Письма с фронта. 1914–1917

Получил твои письма от 8, 15 и 16.VIII, а несколько позднее твою телеграмму о твоем прибытии в Петроград. Никак не пойму, прибыла ты 26 или 28 августа, скорее полагаю первое. Уже одно письмо – два дня назад – я направил тебе на север, так что без писем ты пробудешь дней 4–5. Вчера обходил свои позиции (часть) и убедился, что такое [Лес. К-ы – зачеркнуто]… Кругом лес, глубокие пропасти, бегущие по камням речонки и крутые спуски и подъемы. Захватил с собою кавказского командира. Выехал (где можно, пробирался верхом) в 10 часов, возвратился в 19. Все, что было со мною, изморилось страшно; Осип только что говорил мне, что у него и сейчас ломит ноги. Азиат[ский] подполковник, раненый три раза, изморился совсем и в окопы со мною уже не мог пойти. А какие панорамы открываются глазам, когда взберешься на какую-либо шишку: волны леса с перегибами вверх и вниз и с отдельными шишками, кое-где голые склоны, покрытые стволами деревьев или горной травой, вдали главный хребет с высокими и голыми массивами, а влево горная долина с куском деревни и с удаляющимся поездом… Стоишь, смотришь и забудешь, что сюда еле забрался… Кругом глушь, и странно видеть в ней следы недавней суровой борьбы: натыкаешься на брошенные котлы, вьючные сундуки, брошенную мадьярскую газету… Иногда попадешь в струю трупного запаха и скоро идешь мимо трупа… он уже разложен, весь черен, и в нем кишат черви: грустный остаток от когда-то живого организма с прочным телом и высоко и горделиво порхающими помыслами духа…

Осип поднимает какой-то лист с рисунками, находит на нем девочку с подстриженными волосами и показывает мне: «У Еички так же теперь волосы напереди обрезаны… похожа на нее…» Посетил окопы, затем прошел вперед в заставу, а от нее еще дальше – в полевой караул. В ста шагах перед ним лежит труп мадьяра, пытавшегося ночью подойти к караулу. Говорю им: «Что же вы его не похороните; вонять будет». Старший улыбается: «А може, Ваше Пр[евосходительст]во, евойные придут, чтобы его похоронить, а мы их сцапаем». Соглашаюсь с дельной мыслью. И остается лежать труп в качестве приманки для чувства своих сородичей… не попадутся ли? После прогулки лег в 21 час и проспал почти до 8 сном праведника. В одну ночь как-то видел, что меня взяли в плен (вероятно, от воспоминаний о Григорове), и проснулся весь потный… А жить в плену? Это ужасно до невероятия. А между тем, сколько раз я был недалек от этого. Давай, золотая, твои губки и глазки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу и маму, кланяйся знакомым. А.

2 сентября 1916 г.

Дорогая моя женушка!

Посылаю тебе ряд карточек: пушки – для сынов, а виды – для тебя с дочкой. Виды относятся к той местности, о которой я тебе писал… помнишь мосты, на снимках виден только большой. У нас последние два дня идет дождь, а на позициях, где повыше, он обращается в мокрый снег. Приказываю у себя топить, благо дров – хоть отбавляй, и в моей комнатке уютно и тепло. И среди этой дикости вчера, напр[имер], офицер, выйдя на охоту, видел оленя с 7 ветками на рогах – бывают курьезные сюрпризы; за столом в качестве третьего мы каждый день имеем свежую малину с молоком. Ее в лесах здесь пропасть, и, несмотря на холода, она держится и будет еще долго держаться. Малина необыкновенно сладкая и ароматная. Мы смотрим на нее как на подарок Неба нам, окопным жителям. Кроме малины есть в лесах ежевика и земляника, но мы ее не получаем.

Попались мне приложения за 1913 год к «Ниве» и роман Гиппус «В паутине любви». Прочитал… старого типа стряпня со злодеями и со сплошь красивыми женщинами, из которых одни сияют добродетелью, а другие удручают своей безнравственностью и злодеяниями. В приложениях есть кое-что занимательное, особенно среди научных очерков. Хороши следующие строфы Альф[реда] де Мюссе:

C’était un mal vulgaire et bien connu des hommes,
Mais, lorsque nous avons quelque ennui dans le coeur
Nous nous imaginons, pauvres fous que nous sommes,
Que personne avant nous n’a senti la douleur.[27]

Эти стихи были хорошо вставлены в небольшой и грустный рассказец «Астры».