Письма с фронта. 1914–1917

Мое положение все еще туманно; хотели меня удержать здесь, но ввиду подхода ко мне штаба корпуса, кажется, эта мысль осуществлена не будет. Во всяком случае, мне отпуск обещан, и мы с Игнатом все время говорим о нем: что взять, что оставить. Если я получу новое место, а часть вещей увезу с собою в Петроград, то надо будет потом собирать вещи с трех пунктов, и будет канитель порядочная.

Сегодня ко мне в руки попало несколько газет, я их умудрился прочитать одну за другою подряд и в конце чтения почувствовал, что я обалдел форменным образом: лампу стал принимать за умывальник, а свою скромную походную кровать за какую-то рыжую корову. И я вполне понимаю, что вы все там, имеющие несчастье питаться этим бумажным навозом, окончательно все одурели и очумели, и, убежден, правую руку мешаете с левой, а правой штаниной норовите сморкаться. В одном из номеров прочитал, как один корреспондент (вероятно, из семитов) описывает свое посещение одного из фронтов; и по описанию обстановки, и по словам, вложенным им в уста офицеров или солдат, я вижу, что все мерзавец выдумал в своем гнилом рабском мозгу, все врет от начала до конца. Это-то нам как специалистам ясно до очевидности. Если же и остальные перлы в газетах такого же удельного веса, как эта «военная» дребедень, то чем же вы, бедные, там питаетесь и как вы все, отравляемые ежедневно этим нездоровым газетным «газом», достойны искреннего сожаления.

Я вспоминаю невольно Бенаева, который когда-то глотал газеты десятками. Теперь этот либерал и прогрессист, до безумия храбрый в своих передовых посылках, командует полком… и командует слабо: «трусоват был Ваня бедный…». Может быть, и в самом деле, моя сероглазая женушка, твой муж под влиянием непрерывных боев и картин крови, и трупов совсем одичал, вернулся благополучно в лоно старины и готов есть сырое мясо, согретое под седлом, но, право же, все у вас прямо ненормальные… одно то, что в великую годину испытаний, когда только труд и только дух, мужество, сердце могут помочь делу, они забавляются словами и политиканством… помощники!

Вчера был на позиции; едем и говорим с командиром полка (Георг[иевский] кав[алер]); он рассказывает: «В одном бою пришлось ходить по трупам и среди стона раненых… спокойно; но вдруг натыкаюсь на раненую лань: лежит она, смотрит на меня печальными глазами, а в одном застыла слеза… заревел сам и не мог спать ночь». Давай, голубка, твои глазки и губки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю. А.

7 декабря 1916 г.

Дорогая моя солнышко-женушка!

Это письмо тебе вручит сестра Ксения Николаевна Минкович-Петровская, она же «прожектор», она же «хромоножка». Она же тебе вручит массу карточек, из которых некоторые относятся к прошлой жизни полков. Ты не забудь их сортировать на две группы – одну, где я фигурирую или где я вообще начальствую, и другую, куда входят события до моего командования… эти последние карточки могут представлять для нас лишь побочный материал.

Природу и существо «прожектора» ты поймешь сразу и постарайся ее использовать. Она была в бою 15.XI на передовом перевязочном пункте Перекопского полка и может тебе рассказать: 1) как рисовался ей бой с ее пункта, 2) что она слышала в эти минуты по телефону и 3) как ей обрисовали раненые мое участие в бою… Она с этих трех точек зрения очень удачный и ценный свидетель. Она была на пункте с сестрой Смирновой, и я их представил к Георгиевским медалям.

Меня все провожают, много кричат «ура» и носят на руках – или выносят до экипажа, или несут из одной комнаты в другую; я произношу речи, где выясняю свои принципы и даю прощальные наставления… волнуюсь сам, волную других. В подарок мне поднесена Георгиевская шашка, которая еще прибудет из Петрограда и трогательную надпись на которой ты найдешь среди фотографических карточек. Мне сочиняют стихи, из которых есть удачные, есть и слабые. Вот тебе один образчик:

Слушайте все, вот тот клич боевой,
Что пред штурмом писал наш любимый герой.
Но не только пером он нас всех ободрял,
С обнаженным мечом за собой увлекал.

Не страшился ни пуль, ни снарядов, родной,

Помня свято и честно долг свой святой.
Он в атаку ходил с Перекопским полком,
И с тех пор он слывет нашим храбрым орлом.

Так угодно судьбе – наш орел боевой

Улетает от нас в край другой.
Дай Бог счастья ему и удачи во всем!
Будем помнить всегда мы о нем.

Нужно было слышать, как прочитаны были эти стихи и что после них поднялось. Я тебе уже послал одни – более длинные и более широкого масштаба… эти короче, но «боевее», в них больше движения…