Письма с фронта. 1914–1917

Дорогая моя женушка!

Это письмо тебе передаст Леон Александрович Эйсмонд, заведующий в моем штабе автомобильной частью. Он берется тебе доставить также пуд сахару, 2 пуда крупчатки и полпуда масла (1/4 пуда – хорошего и 1/4 пуда – соленого). Я не имел в виду посылать масло, но меня уговорили, имея в виду его дороговизну в Петрограде. Я уступил, хотя и не совсем собою доволен: масло вы найдете, правда дорогонько, а мне хочется вам доставить то, что вам не достает. Леон Алекс[андрович] расскажет тебе про мое житье-бытье. Хотя я с ним дела имею мало; но он достаточно наблюдателен и жизнен, чтобы вполне удовлетворить твое любопытство. Вчера только я написал тебе полное (т. е. в два листа) письмо и теперь могу написать чуточку.

Сейчас я опять отрывался и должен был принять почту. Штаб мой находится в Тысьмянице, а корпус лежит вдоль речки Быстрица Солутвенная и притом так, что г. Станиславов (который 4.II обстреливался тяжелой артиллерией, как кажется, прошло сведение и даже до вас) приходится на правую дивизию. Эйсмонд тебе это может рассказать подробнее, и ты отметь у себя на карте. Моего корп[усного] командира (ген[ерал] от кавалерии Ник[олай] Ник[олаевич] Кознаков) пока еще нет из отпуска; завтра или послезавтра он приезжает. Пока его место заменял ген[ерал] Невадовский (помнишь, который приезжал в Петроград), и получилась обратная картина: тут Невадовский надо мною начальствует, а в 64-й дивизии я командовал над Невадовским (его сын, Ник[олай] Димит[риевич]).

Ты в одном письме пишешь, что рада за меня и что теперь мне будет легче… я много над этим смеялся. Я киплю от утра до вечера и не вижу конца работе. Мой предшественник (спроси об нем у Эйсмонда) никогда не ходил на позиции и избегал всяческих новшеств – и то у него работы было по горло, а я хожу по окопам и не могу удержать себя от новостей. Сегодня, напр[имер], созывал своих офицеров Ген. штаба, и мы 4 часа бились над массою вопросов: о нашей работе вообще, о позиции корпуса, о нашей этике и т. п. Поднял вопрос о мешании корректированию неприят[ельских] аэропланов при помощи нашей радиотелеграфной станции (она у меня есть, и я когда-нибудь пришлю тебе по воздуху телеграмму), для чего созываю специалистов и вырабатываю инструкцию. Развел массу мастерских и буду освещаться электричеством. И идет у меня страшная жарня: обедаю или ужинаю на лету, выскочу на полчаса и пробегу, как сумасшедший, чтобы размять ноги.

Скажи Генюрку, что я очень благодарю его за письмо и при первой удобе отвечу ему непременно. Твои письма спокойны. Об Осипе с Таней не горюй: не большое горе, если они перевенчаются и после поста… больше испытают друг друга. Спешу, цыпка, давай, моя золотая женка, твои губки и глазки, а также наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю.

Я выставлен кандидатом на посылку к главной английской армии. Устраивает ли это меня – и сам не могу сказать. Думаю, что моя кандидатура будет где-либо перехвачена, как многие другие. А мой глаз был бы понадежнее других, которые так ослеплены англичанами. Целую А.

9 февраля 1917 г.

Дорогая моя женушка!

Сегодня уехал мой помощник подп[олковник] Г[енерального] штаба Гершельман в отпуск; он будет в Москве, и я дал ему адрес и письмо для Каи… рад был страшно, что мог черкнуть им хоть несколько строчек. Я иногда думаю написать той или другой сестре, но, как мне ни стыдно сознаться, часто выскакивают у меня из головы фамилии Ани и Веры… первая, кажется, Тростянская, а вторую никак не могу припомнить, просто отрезало. А страшно совестно ошибочно написать фамилию своей родной сестры… напомни, милая.