Письма с фронта. 1914–1917

Я именно подчеркиваю слово «Великобритания». Но и страдающую больше других Францию в этом случае я не жалею: ее женщина не хочет рожать, не хочет нести мук рождения и выращивания детей, хочет быть изящной и свободной… а страна в годы испытаний и несет кару за такое легкомыслие ее дочерей. Воюют не в момент только войны, а воюют много раньше, чем раздались первые звуки выстрелов: женщины рожают и воспитывают воинов, ученые изучают войну и ее новые формы, заводы льют пушки и готовят снаряды… Да еще вопрос – насколько 2-е и 3-е существенное дело, может быть, зерно победы в том, кто кого перерожает, какой страны женщина более окажется сильной в выполнении своей государственной задачи. Но я зарапортовался. Вчера я посетил радиотелегр[афную] станцию, и мне все объяснили… я сам слышал телеграмму, которую подавала какая-то станция на расстоянии верст 800–900 от меня. Это нечто прямо непостижимое, так меня взволновавшее, а между тем теоретически простое, ясное и существовавшее от века…

Получил очень грустное письмо от Осипа; Татьянка, очевидно, его допекла и доведет до того, что он ее бросит. Давай, ненаглядная, твои губки и глазки, а также малышей; я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю.

13 февраля 1917 г.

Дорогая моя женушка и Женюшка

(разница в одной букве…), от тебя все пока идут открытки. Я как неглупый человек понял, что с новой реформой (оплаты открыток – двумя и закрытого – пятью копейками) ты захвачена врасплох: двухкопеечный расход ты еще могла взять на себя, не посоветовавшись со мною, но расходовать 5 коп. ты, привыкши «всё» делать по моей указке, не дерзаешь. И правильно, дружок; мы с тобой живем по старине, когда муж – глава семьи, а жена… разве только шея; поэтому, подумав над новым расходом и оценив его влияние на общий наш бюджет, нахожу возможным разрешить тебе новый расход… Итак, пиши иногда и закрытки.

Я пропустил уже три дня и не писал тебе. Дело в том, что 10.II приехал корп[усный] командир, и мне пришлось много докладывать, а вчера я целый день пробыл в окопах. А тут в казачьей сотне оказался станичник из Камышевской станицы, и я с ним никак не могу наговориться. Всю станицу мы с ним перебираем, и старые картины оживают предо мною, наполняя меня странной грустью. Могила папы, оказывается, в порядке, что меня очень порадовало. Я велел станичнику написать отцу письмо, а сам сделал приписку, в которой кланялся отцу и честной станице, а затем послал поклоны: Михаилу Даниловичу с Ириной Осиповной Терешкиным, Андрею Петровичу с Марией Федоровной Кузьминым, Ивану Стефановичу Тарарину, Павлу Николаевичу Кудряшову и т. д. Воображаю, какой переполох произойдет в станице! А тут еще подпись Ген[ерального] штаба генерал-майор кавалер ордена Св. Георгия и Георгиевского оружия такой-то! Моя счастливая приписка! Сколько любопытных и глубоко польщенных глаз будут смотреть на нее? А так как некоторые из собственников этих глаз насчитывают не менее 80 на своих плечах, то, вероятно, и всплакнут эти усталые глаза. Буду писать на днях атаману, чтобы станица выбрала меня своим почетным стариком; это мне очень польстит.

Ком[андир] корпуса любит поговорить, имеет хорошую память и очень красивую восприимчивость (сам человек простой, сердечный, много видавший); я, придя с позиции, говорю ему, как снаряд попал случайно и убил двух офицеров в землянке (вчера я был и рассматривал это место). Он меня выслушал и говорит: «Судьба… все судьба. И вот вам пример. У генерала Казбека, ныне умершего, было три сына, все Волынского полка; два были в полку и были убиты, третий оставался где-то в тылу, а когда узнал про смерть братьев, то сказал: в полку исчезла фамилия Казбек. Я должен идти в полк и восстановить фамилию. Мать в слезы, а сын упорствует. Государь, узнав о случае, приказал передать старушке, что он побережет ее сына, и приказал назначить его в автомобильную команду в Петроград. Случилось, что Казбек ехал в Царское Село, налетел на шлагбаум, который был опущен и чего не заметили, и третьему сыну снесло череп… все судьба, и если мне написано в книге миров или судеб погибнуть когда-то от штукатурки, которая свалится с потолка, то эта штукатурка не забудет свалиться в указанный ей момент, а голова ни в коем случае не забудет в этот самый момент подставиться…» – так, заканчивая, кор[пусный] ком[андир] глазами повел задумчиво на потолок и слегка улыбнулся. Ты поймешь, что так думающие люди могут быть только храбрыми. У ком[андира] корп[уса] есть большой запас таких рассказов, но всего не перескажешь.