Письма с фронта. 1914–1917

Ваш уголок, если сравнивать его с этими примерами, одна благодать. На меня его доклад произвел впечатление в том смысле, что я теперь беспрерывно хожу в штиблетах (чтобы хранить сапоги) и старых, много раз штопаных штанах. Вспоминаю сейчас про сапоги для Генюши, но, вероятно, они утеряны при отходе, или вообще брошен товар, иначе бы мне о них давно бы доложили. Пришли мне подробную с него мерку, и я попробую сшить еще.

В газетах все же больше всего меня пугает экономика; на одном, напр[имер], паровозостр[оительном] заводе вместо 20 паровозов теперь готовят 6, и каждый паровоз себе стоит 155 тыс[яч], а американский, с пересылкой до Москвы, 55 т[ысяч]… на 100 [тысяч] дешевле. Кто же станет покупать свое, и какова же должна быть пошлина! А возвещенное (в красивой форме и со спокойным сердцем) Некрасовым близкое банкротство России… Мороз по коже берет, когда в это вдумаешься! И это за какие-либо пять месяцев товарищеского хозяйствования! И еще думают, что Европа увлечется их примером! Есть чему подражать!

Я зафилософствовался. Набегают тучи, и темно писать. Давай, моя ненаглядная и роскошная, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу, Нюню, деток. А.

20 августа 1917 г.

Дорогая женушка!

Переехал в соседнюю деревню – верстах в двух – и живу в молдаванской халупе. Кругом ковры, подушки, в шкафу какие-то украшения. В открытое окно немного потягивает навозом из недалекого стойла, но это пустяки. Переехал из того места потому, что офицерам негде было помещаться; без дождя еще можно было в палатках, а с дождем совсем скверно.

Вчера был в соседнем корпусе и видел Сергея Мих[айловича] Пуцилло; он просил тебе кланяться. Тон его очень плачевный: с одной стороны, рухнули все его левые надежды и о «товарищах» он говорит с пеной у рта; с другой стороны, его по-старому возмущает «хамский» тон власть имущих, а в результате он ругается налево и направо. Жена его в Бологом; едят лишь черный хлеб, на двоих в месяц полунта сахару. Просится ко мне, если я получу корпус. Бирюков все у него, узнал меня и поклон шлет Осипу.

От тебя получил четыре письма, последнее от 9 августа. Таня поехала в Петроград произвести рекогносцировку. Хорошо, что вместе с нею ты не послала сразу Геню; теперь ты уже имеешь мои письма с мнением по этому поводу, да и Осип тебе расскажет. Вчера же получил письмо и от папы, очень тепло и от сердца написанное. Он также находит, что тебе со всеми надо оставаться в Острогожске. Относительно выехавших из Петрограда учащихся есть даже циркуляр, чтобы они учебный год проучились в месте своего выезда, где они должны быть приняты сверх вакансий.

Московское совещание кончилось, и оно вряд ли кого убедило или успокоило. А относительно армии мы, военные, приходим к заключению, что вынесенных испытаний, по-видимому, еще мало, чтобы понять ошибки, и только дальнейшая потеря до Днепра или Риги с Петроградом научат кого-то уму-разуму. Если Бог захочет сделать человека нечистым, он отнимет у него разум… Как это справедливо, и не только по отношению к отдельным людям, а и к целым группам и даже нациям.

Мне сейчас, напр[имер], вспоминаются постановления железнодорожников: не исполнять приказания инженеров, которые принадлежат к кадетам, или не пускать ночные поезда, чтобы трудящийся люд отдыхал, или не смазывать оси вагонов 1-го класса, так как в них едут буржуи… ведь это прямо картинка из сумасшедшего дома, да и вся-то наша бедная страна похожа на сплошной бедлам. Вспоминается мне другая картинка, увы, не смешная: фронт прорван, и для восстановления его подводится полк; вместо того чтобы идти, начинается митинг; 18 ораторов красиво и сильно доказывают, что нужно идти, что постыдно не выручать товарищей, что позор тем, которые не идут и т. п.; в стороне молча стоял ком[андую]щий полком полк[овник] 3-ий и плакал… он, как и другие, знал, что уже 12 часов тому назад нужна была немедленная помощь. После митинга пошли, а от первой шрапнели бросились назад с криками: «Офицеры нас ведут на убой…» И все-таки Церетели на моск[овском] совещ[ании] высказывает надежду на улучшение дел и на возврат (это мы не поняли, разве она отдана?) Риги. Раз уже этот грузин похвастал 18 июня, пора бы ему отказаться от пророчеств: это не его ремесло.

На обратном пути от Серг[ея] Мих[айловича] заезжал в Берестье, где прошлый год пробыл 9–22 мая, заезжал к своим хозяевам, и все мне высыпали наружу: и хозяин с хозяйкой, и детишки; Павлушка (лет 4–5) узнал и вспомнил конфеты, которые когда-то получал у меня систематично. Спрашивали про Игната, Осипа, Галю. Теперь я в двух верстах и пошлю туда Игната.

На фронте у нас спокойно, и мне думается, что попытка противника 14.VIII была только несколько усиленной рекогносцировкой, перешедшей в боевую удачу благодаря постыдному оставлению позиции нашими.