Письма с фронта. 1914–1917

Получил твои письма от 21, 21 и 22 авг[уста] и от 31 июля в письме Валериана Ивановича. Относительно последнего я сбит с толку тем, что и ты, и он говорите о штабе, а не о полках, а между тем в штабе все имеющиеся вакансии занимаются прапорщиками, подпоручиками, и только Агапитов – штабс-капитан, а Вал[ериан] Иванович только по недоразумению поручик и не сегодня-завтра будет штабс-капитаном или капитаном. Поместить его на какое-либо место в штабе будет для него и слишком низко, и слишком неинтересно. Да едва ли после долгой педагогической деятельности он будет удовлетворен бумажной штабной работой. Напиши ему и выясни этот вопрос. Другое сомнение, возникающее у меня в связи с его просьбой, в том, что я-то едва ли долго останусь на 159-й дивизии, а уже после 6 декабря (когда В[алериан] И[ванович] только освободится от школы) много шансов, что не буду. Я бы мог определить его в один из полков на должность командира батальона, понаблюдать за ним и поддержать его положение. Если он наляжет, то может получить 1–2 чина, а тогда его можно было бы провести в помощники командира полка. Напиши, пожалуйста, все это В[алериану] Ивановичу, и как он решит, так и сделаем. Мне, к сожалению, психика его просьбы не ясна: может быть, за долгим стоянием вне строя его уже не тянет в таковой, может быть, он не хочет служить в строю при теперешней обстановке, и поэтому его тянет в штабную обстановку плюс туда, где я. Это очень существенная сторона дела. Под огнем, насколько помню, он себя держал прекрасно, но бывает, что по получении Георгия с людьми происходит перелом, и притом с людьми хорошими и храбрыми. Повторяю, его душа для меня темна, и мое решение в вопросе поэтому неустойчиво.

Осип тебя не удовлетворил своими рассказами, это мне более или менее понятно. В женитьбе он, кажется, разочарован, и это грызет его и угнетает; живет он от меня отдельно и появляется только к нам с Игнатом как гость: узнав, что я заболел или что я получил Георгия от офицеров, или найдет хорошие сливы и принесет мне… В результате, он живет своею жизнью, поглощенный своими думами, пересудами с товарищами, озабоченный кормежкой лошадей и т. п., и наблюдать меня вплотную ему не приходится. Он меня определяет под теми углами, под которыми находит в минуты посещения, а в эти минуты я мог петь, а уж посмеяться над ним никогда не забуду… особенно на тему, чтобы он особенно не хорохорился: теперь он человек подневольный, и не он один верхом ездит, а поедут и на нем.

Только что получил сведение, что начал[ьником] Верх[овного] главно[командую]щего назначен Алексеев; говорят, что его уговорили кадеты. В этом есть драматизм, но и немало комичного. Мих[аил] Васил[ьевич], дошедший до вершины лестницы, ушедший с нее и вновь возвращающийся на вторую ступень! И это делает человек уже немолодой, больной и растрепанный 30-летней тяжкой работой!

И все же его ругали и вновь будут ругать за то, что он любит родину не по трафарету, но в той платформе, в которой разрешается теперь любить.

О твоем куме сведений нет, и никакого вывода сделать нельзя. У меня в доме спокойно, и всякий занимается своим делом. Твоя вырезка «Письмо с фронта» Р. Новина была прочитана очень хорошим чтецом и произвела фурор; она действительно замечательно написана. Бывший в нашей группе корнет, неоднократно принимавший участие в укрощении строптивых, не один раз повторил: «Это с натуры; все это так и бывает; фигуры вижу как живые».

И Н[иколай] Ф[едорович], и Агапитов очень тронуты твоим вниманием и шлют тебе свой почтительный привет. У нас уже начинает попахивать осенью: ночи холодные, перепадает дождь, небо – сухо-голубое, постоянный ветер. Я уже начинаю чаще и чаще надевать свою шведскую куртку, так как ходить в ней часто бывает в самый раз.

Ты все мне не пишешь, как ты решила вопрос о Генюше; напиши, так как я все-таки ничего не знаю, как ты решишь дело. Игнат мой поправился, но зубы у него болят, и он страшно с ними мучается. Сейчас он доложил, что меня ждут офицеры на обед.

Давай, моя золотая, твои глазки и губки, и наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу, Нюню, мальчиков; пусть бы они черкнули мне 2–3 слова о моей супруге. А.

4 сентября 1917 г. [Зачеркнуто название места на Д…]

Дорогая моя женушка!

Описался своим местопребыванием, что не разрешается. Вчера получил твои письма от 12.VIII и от 23.VIII, последнее вместе с папиным; третий конверт, подписанный твоей рукой, заключал лишь одни вырезки из газет с прекрасной, между прочим, публичной лекцией Евгения Трубецкого.