Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

Николай испуган, растерян, обижен монашкой, ему стыдно перед матерью, жалко ее, он визжит и плачет. Все потерялись пред несчастьем, все — бессильны и смешны, и все тотчас же начинают строить планы какой-то новой жизни, мечтать о чем-то, явно невозможном.

Николай — молчит, тычется из угла в угол, думая о чем-то, отвечает невпопад и вдруг — в углу говорит матери:

— Уйдемте, мамаша, на богомолье! Все равно — тут жить нельзя уж…

— Разграбят все без нас…

— Ах, что там! Все едино… Это — может — и лучше даже…

Он торопит мать, внушая ей страх, что он сошел с ума, она подчиняется его желанию и тайно собирает его в путь. В доме уже все примирились, все веселы, мечтают о завтрашнем веселье, а монашенка рассказывает инженеру о том, как хороша дорога из Рязани в Курск.

Незаметно Николай с матерью уходят; последние их слова:

— Эх, часы забыл я взять…

— Зачем, Николя? Можно и по солнышку.

— Ну, будем жить по солнышку… все едино!

Здесь многое подсказано и даны слова, но — на это не нужно обращать внимания, это не должно Вас обязывать к чему-либо. И сама тема и характеры могут быть изменены неузнаваемо, в процессе развития их актерами. Все это я даю как площадь, на которой коллективными усилиями может быть построено любое здание.

Важно одно — оживить, привести в движение нетронутый слой тех личных впечатлений бытия, который лежит в душе каждого и обычно изгнивает бесплодно или формируется чужими словами в чужие формы, подсказанные книжкой, красноречием товарища, влиянием любимой женщины.

М. Горький

912/Х. 12.

Мне очень жаль, Константин Сергеевич, что я лишен возможности развить все сказанное выше подробно и ясно, — я страшно занят другими делами, и нет времени у меня для более толкового изложения дела.

Очень жаль также, что первые опыты пройдут без личного моего участия; мне кажется, что живой речью, примерами можно бы сразу дать понять и почувствовать людям, в чем именно дело, с чего следует начинать.

Как хорошо было бы, если бы на будущее лето Вы приехали сюда и привезли с десяток молодежи, мы бы тут за два месяца попробовали и бытовую комедию, и драму, и мелодраму нового типа.

Я всей душой желаю Вам успеха и радостей художника — самых чистых и великих радостей мира, — как Вы знаете это.

Если что-либо покажется очень неясным — пусть Н. А. Румянцев напишет мне, а я тотчас же отвечу.

Как хотелось бы, чтобы молодежь отнеслась к этой идее серьезно, — в Вашем отношении я, конечно, не сомневаюсь и уверен, что Вы почувствуете в моем предложении его смысл, его возможное значение.

Всей душою желаю Вам всего хорошего. И — уверенно — за дело! Лишь бы люди хорошо захотели — тогда все будет хорошо!

А. Пешков

626 И. И. БРОДСКОМУ

Конец сентября [начало октября] 1912, Капри.

Милый мой Исаак Израилевич!

Сколько раз на протяжении лета я сожалел о том, что Вас нет на Капри, и как порою это было грустно! Лето было интересное и, мне думается, плодотворное: К. И. Горбатов написал чудесные полотна, мне они страшно нравятся. Превосходную вещь дал Бобровский, и чудеснейшие рисунки сделаны им. Много и хорошо работал Вадим Фалилеев, большие успехи сделала его жена. Вообще—я много испытал глубоких радостей, глядя на работы этих людей, и очень полюбил их самих: хороший народ! Так верится, что они внесут в жизнь хмурой России много солнца, света, много высокой красоты искусства. Славные люди! И, кажется, они хорошо сжились тут друг с другом, крепко подружились, — хочется, чтоб эта дружба окрепла навсегда у них, чтоб они составили на родине крепкое, светлое ядро людей, влюбленных в свое дело и способных заставить каждого полюбить живопись, понять ее великое культурное значение для России.

Все часто вспоминали про Вас, и все говорили об Исааке Бродском с искренней любовью к нему, — это меня всегда трогало за сердце, и я еще больше сожалел о том, что Вас нет здесь.

Теперь все уже разъехались, остался один Чепцов с большой картиной, которую скоро кончит. Это тоже очень милый человечина.

Фалилеев написал превосходнейшие карикатуры на меня, Алексеича и Сашу Черного, — как жаль, что к этому роду искусства у нас относятся несерьезно! Кстати: милостивый государь! Вы просили прислать Вам карикатуры, обещая возвратить их мне. Не забудьте! Особенно мою красную, которой необходимо починить бок.

А Сергей Марков Прохоров лето прожил в Алтайских горах, на Уймоне, привез оттуда в Томск 16 этюдов, и старейший сибировед, знаменитый этнограф Потанин, написал по поводу прохоровской живописи большущую статью в «Сибирской жизни». Знай наших!

О Павлове не имею никаких вестей.

Почему-то я уверен, что Вы, сударь мой, весною поедете на Капри и будете жить на острове все лето до глубокой осени. Надобно Вам отдохнуть от севера. Это говорилось всеми товарищами, а Горбатовым особенно часто. Он очень любит и ценит Вас, и вообще он — очень хороший человек, интересный художник, способный, как я думаю, дать большие вещи.

Ну, дорогой мой, будьте здоровы!

Любови Марковне — поклон и привет.

Крепко жму руку. Отвечайте.

А. Пешков