Письма Уильяма Берроуза

В Лиме склеил мальчика и пошел потанцевать с ним в дешевое заведеньице для натуралов. Там, при свете ярких ламп, посреди танцплощадки, мальчишка начал мацать меня за хер. Я ответил ему тем же, и никто нас не замечал. Потом он распустил ручонки, пытаясь отыскать у меня в карманах, что бы стырить, но я предусмотрительно припрятал бабки за лентой шляпы. Ну, мальчишка просто соблюдал формальности, я тоже; без обид. Наконец мы выбрались на улицу, поймали таксо. В салоне он поцеловал меня и уснул на моем плече, как ласковый щенок. И уговорил при этом ехать именно к нему.

Учти, это типичный перуанский мальчик-натурал. Еще ни у кого я не видел брони характера [204] ничтожней. Для таких, как он, естественно посрать или поссать где придется. Чувства свои они выражают открыто — виснут друг на друге, держатся за руки. Спать с мужчиной — все они спят с мужиками за деньги — для них, кажется, в кайф. Гомосексуализм — всего лишь выход из положения, почти везде то же самое утверждает тюремная практика. Южноамериканцу ничто не чуждо и не противно. В нем течет кровь индейца, белого и бог знает кого еще. Менталитет у него не восточный, как думаешь поначалу, но и не западный. Вообще непонятно какой. Его подавили проклятые испанцы и римская католическая церковь. Тут нужен новый Боливар, который сумеет завершить миссию предыдущего. Ведь отчего случилась гражданская война в Колумбии: надо было освободить потенциал Южной Америки от тирании испанских броненосцев, прячущихся под панцирем от страха жизни. Никогда еще я не болел так яро за одну сторону, не в силах отыскать прощения другой.

В Южной Америке намешано столько пород… и все необходимы для выражения потенциальной формы. Им нужна белая кровь — тут в дело вступает миф о Белом Боге, — но получают они наигадейшие отходы западной цивилизации, этих чушкарей испанцев. Хотя у них имелось преимущество — слабость. Закоснелые англичане отсюда бы никогда не выбрались. Построили бы ад, известный как Страна белых.

Ну вот, немного облегчил блокнот. Планирую купить переносную пишущую машинку. Кстати, лекарство от глистов меня уболтала принять одна христианская морда из миссионерского корпуса. Выпендрежник и лицемер, загубил два дня моей жизни. Процедура оказалась из тех, когда борьба с глистами идет не на жизнь, а на смерть. Тебя спасают только размеры тела. Вот дети — они, случается, от такого лечения дохнут.

Поправляюсь и хочу смыться отсюда самое большее через три дня.

Люблю, Вилли Ли

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Лима

8 июля 1953 г.

Дорогой Аллен!

Через два дня отправляюсь на север, так что больше мне писем не отправляй. Потерпи пару неделек — и свидимся. Прикинь, у меня, оказалось, нет глистов. И нет за мной хвоста, копов я к тебе на хату не приведу. Продолжаю набивать на машинке кое-какие заметки, пробую их упорядочить. Поэтому могу прислать и то, что уже присылал ранее.

Тинго-Мария

Застрял тут до завтра по ложной наводке: приехал к одному чуваку, который вроде знает про яхе, а он свалил отсюда пять лет назад.

Здесь живут и трудятся фермеры — колонисты из Югославии и Италии; работает «Четвертый пункт», Американская экспериментальная сельскохозяйственная база; Кучка зануд, занудней которых я в жизни не видел. Фермерские поселки ужасны. Подумать только, и я мечтал стать фермером! Это место будит во мне страх застоя. Кто знает, вдруг мне пришлось бы здесь поселиться?..

Ты не читал «Страну слепых» Г. Дж. Уэллса? Великолепная повесть о единственном зрячем в стране, где люди столько поколений рождались слепыми, что в конце концов забыли, каково это — видеть. Герой однажды выходит из себя и вопит: «Вы не понимаете! Вы слепые, а я зрячий!» [205]. Местным не хватает чего-то очень для меня важного, сродни пище. Им никогда не понять смысла написанного мною. Страх застоя не терзает меня лишь в Мехико, Нью-Йорке, Лиме. Я вижу их, словно под кайфом от яхе, как районы единого Города.

Пукальпа

Приятнейший из южноамериканских городков, стоящий в конце дороги. А дорога выдалась просто ужасная — четырнадцать часов в машине, и все время на мне висли две блядоватые сестрички. Клеились так откровенно и пошло, что натурал во мне умер совсем.