Письма в Снетин

Протрусил по полю заяц, да так понесся косой, что и взглядом не догонишь. Это его дед Нестор вспугнул. «Зачем ты, Андрей, ушел? Не так нужно. У тебя безумство сплошное, ветер в голове. Ступай обратно», – вымолвил недвижными губами и зашагал по вьюге. А по полю чудными змейками поземка завивает. Фуфайка на нем синяя с воротом, отороченным овчиною, шапка, очки с перебинтованной дужкой, ноги в валенках цвета сумеречного неба. Сказал и зашагал туда, где кладбище. Андрею захотелось вскрикнуть и воротить его, и раскрыться, и все выношенное высказать, как самому дорогому человеку, но, как всегда и случается во сне или бреду, губы ему не стали повиноваться, и он с трудом вышептал: «Де – ду – шка…» А поземка такими странными, такими тонкими змейками завивает.

Видения Андрея.

Сыпьте, сыпьте больше, жадно в лопаты набирайте и – полные угля – в топку! Жаром обдает. Стали собираться капли пота на лбу. Сыпьте, сыпьте! А там! – какой ад. И проступили на спине капли. Жар. Жарче красных губ.

Поверхности сплошь запотели, как в бане окна, сначала покрылись матом, а вот по ним пустились сбегать и струи. Нина? Ниночка? Что с твоими волосами?

Нина повернулась и ответила: «Слыхал? Другие на уме. Что ты ко мне привязался? Мы с друзьями идем на свадьбу, нас пригласили».

Но, может, она ничего не ответила? И это домыслы? И это лишь страхи?

Но нет, это не Нина, это другая, это пегая кобыла с кривыми зубами, что возит телегу с песком к Босакам. Нина!

Андрея успокаивали, потому что он кричал на весь автобус. А уже все в автобусе утихло, ночь царствовала повсюду, и было темно. «А куда, куда нас везут?» – испугано таращился во мрак Андрей. Но никто не отвечал, а только гул однообразный мотора звучал. «Тихо, тихо», – успокаивали Андрея, – «Скоро приедем, и все будет хорошо», «Не будет, не будет!» – вскрикивал Андрей. Бесконечная, дальняя и темная с желтыми фарами дорога.

Прошло словно несколько лет. И вдруг – тишина. Автобус стоял, люди из салона шепчась выходили. Андрей очнулся и приподнялся, и потянулся к выходу, где цветные указательные стрелки и лампочки у водителя. А худо ему как было, и сила неземная из стороны в сторону раскачивала. «Иди, хлопче, прямо и узришь больницу, к ней дорога серебряными плитами вымощена», – так говорили. Или то чудилось ему?

Андрей вышел на воздух и сугробами напропалую побрел к первым воротам, не понимая, куда идет и зачем. Из-под ворот сейчас же выметнулась толстобрюхая собачонка и задавилась лаем. Вспыхнули окна, и еще звучнее объявился в резные прорехи ворот хозяин. «А ну, пошли прочь, окаянные!» – крикнул он, сильно, однако, не высовываясь: «Наркоманы, бандиты, шпана! Чего вам опять от меня нужно! Я вас милицией изведу! Всех пересажаю. Я вам дам! Вы у меня попомните!» «А я тебе за то хату спалю», – ни с того, ни с сего ответил Андрей. – «Дай воды напиться!» Или то чудилось ему? «Я дам, дам тебе! Монтировкой по мозгам! Ишь, хату он спалит. Я тебе спалю! Я тебя самого подпалю! Ишь, иродово семя! Угрожает он мне! Я тебе фейерверк устрою! Искры из глаз посыплются! Ишь, хату, говорит, подпалю. Гадюка!»

Большой лай подымался по селу, в середине его и по окрестностям. Иные собаки были басами, а иные тенорами.

3

Из записи в журнале приемного покоя диканьской районной больницы:

Любский Андрей Александрович поступил вечером двадцать первого февраля в тяжелом состоянии. Сильный грудной кашель до спазм, выделение мокроты, озноб, головокружение, температура тридцать девять и девять с половиной. Наблюдается неоднократная потеря сознания с бессвязной речью в промежутках. Диагноз: пневмония с поражением значительной части доли. Направлен на рентген.

Из записки заведующей отделением легочных инфекций и заболеваний бронхопутей Виктории Анатольевны Стерх главврачу Миколе Степановичу Петросяну: