Письмо

Однажды, например, я был на земле за считанные часы до сотворения Жизни. Удивительное чувство. Я видел большие черные «балки»-бревна, отчего-то похожие на огромные шпалы железных дорог, заброшенные, но абсолютно рукотворно сложенные в подобие каких-то колодцев, как-будто оставленных на этом месте уже давно, заросших кустами и молодыми деревьями, которые сплошной зеленой стеной обступали меня. Всех их колыхал неслышный ветер… И не то чтобы стояла вокруг тишина, хотя и не было многих привычных звуков и трелей, а просто в сознании сидела непреклонно эта мысль, что жизни еще пока нет, и Мир до нее был именно таким. В этом и была вся суть. В одном только этом знании. Душу охватывало необычное, завораживающее и трепетное ощущение, отголосками хранимое мною до сих пор. Привычный как-будто лес – немного берез, хвоя, но и только – ни единого жука, ни комариного писка. Казалось, я пробыл там час, не больше, если конечно сонные часы равны хоть в чем то бодрствующим. И потом наяву до меня все доносилось это выходившее из идеального мира чувство, похожее для моей восприимчивой души на откровение.

Но в этот раз мне снилось сочащееся мясо – огромный сырой кусок ростом с меня, сбежавшая с него лужею кровь и уже во сне – понимание жуткой неотвратимости. И было там рядом что-то еще угрожающее: какой-то совершенно чуждый человек или двое, грязное ножевое лезвие и моя невозможность сопротивляться. Все вместе было настолько гнетущим, что я проснулся, словно выбираясь из ваты. А из сна тревога перетянулась в явь, и на сердце стало неспокойно.

Постепенно я действительно стал напуган. Одним только сном и предчувствием серьезных врагов и, возможно, самым худшим. Так и лежал. Даже не допуская мысли махнуть на все это рукой!

Соседи вовсю шелестели по комнате, собирая учебную необходимость; потом <…> ушел, а <…> пил за столом чай, позвякивая и ударяя ложкой по стенкам банки, когда выуживал очередной вязкий кусочек варенья. Наконец и он ушел, захлопнул дверь, так что все стихло.

Я забылся минут на пятнадцать, но потом открыл глаза и поднялся с кровати с чумной головой, вовсе не выспавшийся, но и не желавший больше спать.

Книжные толкования оказались – всё, как я и полагал.

С десяток минут я думал о Лене. Не специально, а так, перекинулась мысль. Вспоминал. Ощущал себя выцветшим флажком.

Выйдя из душа, я сидел перед телевизором с сырой головой и менял каналы, отводя каждому с пол минуты. Везде шли скучные утренние программы, реклама… Иногда за дверью я слышал шаги – чаще всего твердые спешащие каблуки.

<…> нашел девочку… Я искренне не верил в такую возможность и в глубине души я вообще не желал ему счастья. Однако это моя низость, о которой отчего-то я упоминаю.

Немного пообсохнув, я вскипятил чайник и заварил чай. После чего, заперев дверь, воровал ложкой его же абрикосовое варенье и ломтики его батона, делая сладкие вкусные бутерброды – белый хлеб и коричнево-желтая плодовая патока. Даже удивительно: как помню ее до сих пор!

Одевшись, вышел на улицу и пошел привычно безо всякой цели, куда только глядели глаза, единственно – дальше от учебных корпусов и от многолюдья. Долго стоял в книжном магазине и ничего не взяв ушел, продолжая чувствовать душевную дрожь, словно преступник. Казалось, что продавцы смотрят на меня, что-то обо мне думают свое. Порою пытался представить, как преподаватель, заметив мое отсутствие, спросит обо мне, а ему ответят, что меня снова нет…и видел как-будто его при этом лицо и то, как он молча ставит какую-то в своих клетчатых графах отметку и после только начинает опрос…

Опустошенность и бесцельность, с которыми я шел, съедали меня и подтверждали, что все нехорошо. Неблагополучно. Будущее было неясным, как цель моего теперешнего сумасшедшего шествия. И сданный экзамен уже, так удивительно быстро, не радовал, и прежняя радость как-то и не оставив следов пропала, я не успел ею насладиться. Было холодно. Смыкался новый круг. Третий день я не был на учебе. Я словно растворялся среди прочего, таял в воздухе – от этого все, что бы я не делал, становилось слабым и бесполезным, не имело смысла. И бесконечно курил, едва порою будучи в состоянии поймать постоянно гаснущий огонек. Курить не хотелось – но курил, так что все горло покрыто было горечной пленкой, уже наверное в тысячный раз. Попадались постоянно люди, от которых не представлялось возможным скрыться. И я думал о том, что ничего не болит, но все плохо…

Я шел довольно быстро и как можно тверже – чтобы все думали, что я куда-нибудь тороплюсь, что спешу куда-то, может быть, опаздываю; другими словами, имею какое-то дело, безотлагательное. Да и ни кто на меня не смотрел, и я был обманщиком. Обсыпанная грязной солью дорога неотступно тянулась у меня за спиной и впереди, вызывала неприязнь. И я все куда-нибудь сворачивал…сворачивал. Это был отголосок прежней жизни. Я боялся, что она вернулась.