Письмо

А Вершинин любил свою Марусю безумно, мучительно. Любил и порой ненавидел ее за то, что она его мучила, и за то, что он сделался ее рабом. Он ревновал ее, скрывая перед ней из самолюбия муки ревности, и сам приводил в дом молодых мичманов, так как Маруся скучала без поклонников. Он верил и не верил ей; до сих пор сомневался, любит ли его Маруся серьезно или только терпит, позволяя любить себя, торжествующая, что обратила в рабство человека, не признававшего власти женщины, и через три года влюблен был в жену еще сильнее, чем прежде, когда был женихом.

Маруся знала силу своих чувственных чар и умела ими пользоваться. Эти чары и заставили главным образом Вершинина жениться быстро, не узнавши характера будущей своей жены.

С той поры Вершинин почувствовал себя словно бы выбитым из колеи. Жена овладела им всецело. Жизнь без нее казалась невозможной. Человек необыкновенно привязчивый и страстный, до встречи с Марусей не испытавший захватывающего чувства, он любил свою Марусю со всеми ее недостатками и надеялся, что под его влиянием недостатки эти сгладятся, и она будет желанной женой и верным товарищем.

Но время шло. Влияния Вершинина не было ни малейшего, и жизнь с Марусей была для него сплошным мучительным беспокойством ревнивых терзаний и страха потерять эту маленькую, грациозную, как кошечка, изящную и хорошо сложенную женщину, с темно-каштановыми волосами, с большими серо-зелеными глазами, быстро менявшими выражение, безвольную и в то же время упрямую, умную, отзывчивую и скрытную, ленивую и праздную, веселую и, порой, тоскующую, что она никому не нужна и никому не может дать счастья.

Маруся далеко не была хороша собой. Черты ее лица были неправильны, но в нем — этом подвижном, выразительном лице, с родинками на щеках, с круглым, нежным подбородком и рядом мелких зубов, видневшихся из полураскрытых сочных губ — и особенно в больших глазах, опушенных длинными ресницами, было что-то манящее, мягкое и в то же время насмешливо-лукавое и самоуверенное.

Вершинин сознавал унизительную мучительность своей жизни, отравленной постоянной ревностью, но он все забывал, все прощал из-за счастья обладания своей Марусей.

Порою он приходил в ужас при мысли, что жена его не любит и во время его летних плаваний занимается с кем-нибудь флиртом так же охотно, как занималась и с ним, когда он был женихом. И тогда у него закрадывалась даже мысль оставить жену.

Но достаточно было ее улыбки, ее взгляда, полного ласки и неги, и Вершинин, которого все знали как человека сильной воли и решительного характера, дивился, как могла прийти ему в голову такая дикая мысль. И он не только не думал об оставлении жены, но не спрашивал никаких объяснений, скрывая втайне свои муки ревности.

И что это была за каторга — видеть в доме у себя постоянно поклонников жены, видеть, как она оживает с приходом гостей, не обращая ни малейшего внимания на мужа: нравится ли ему это или нет?

Вершинин знал, что Маруся любила, чтобы за нею ухаживали, и не только ухаживали, но чтобы влюблялись в нее основательно, и охотно слушала признания, вызванные ее же кокетством, далеко не разборчивым. Ее тщеславию льстило поклонение, и когда влюбленный, которому она как будто подавала какие-то надежды вместе с молчаливым позволением целовать ее красивые, надушенные руки, окончательно терял голову, ей доставляло удовольствие мучить своего поклонника, жалея его и говоря, что она никак не ожидала, что это «серьезно», и что сама она нисколько не увлечена.

— И вы лучше сделаете, если перестанете ходить ко мне… Простите, если невольно причинила вам неприятность! — оканчивала обыкновенно Маруся, когда поклонник начинал предъявлять дерзкие требования или начинал надоедать ей своим глупым видом, какой обыкновенно бывает у влюбленных.

Такое отношение к людям возмущало Вершинина. Он знал, что один недалекий мичман чуть было не пустил себе пулю в лоб из-за Маруси, а один женатый солидный капитан І-го ранга запил горькую.

Вершинин пробовал с ней говорить об этом. Она, смеясь, объясняла его негодование ревностью. Она не виновата, что в нее влюбляются и что находятся сумасшедшие, готовые стреляться или пьянствовать. А ей интересно наблюдать людей. Что в этом дурного?

— Или ты хочешь меня держать взаперти, чтобы я никого не видела? — иронически спрашивала Маруся и прибавляла: — Тогда я сбегу от тебя… Люби меня, какая я есть, или брось меня, если, по твоему, я гадкая.

И она глядела на мужа вызывающе обворожительным взглядом.

Тот покорно смолкал, уверяя ее в своей любви.

— Еще бы ты смел не любить! — властно говорила Маруся с торжествующей улыбкой и милостиво протягивала губы.

По временам в голову Вершинина закрадывалась мысль, что у жены есть любовник.

И он пытливо заглядывал в ее глаза. Но ее «русалочные» глаза не разрешали сомнений и ничего не говорили. Она хоть и не выказывала мужу знаков особенно-нежной любви, но всегда была с ним мила, ласкова, внимательна и не противилась его ласкам.