Письмо

И, словно бы в доказательство своих категорических положений, мичман не обмолвился даже намеком на признание, не «пялил» на молодую женщину глаз, ни разу не поцеловал ее красивой руки, хотя удобные случаи к тому и были — и, продолжая себе читать хорошие книжки и говорить речи, по видимому, решительно хотел остаться разумно мыслящим человеком и не попасть в рабство к этой воображающей о себе барыне.

IV

Так прошел месяц.

Подобное геройское поведение Огнивцева решительно удивляло Марусю и даже задевало ее за живое, словно бы Огнивцев проявил относительно нее неслыханную и неожиданную дерзость.

В самом деле это было что-то невероятное.

Обыкновенно, почти все, знакомившиеся с Марьей Николаевной, через неделю делались ее военнопленными, а на вторую уже глупели, вздыхали, писали довольно глупые стихи, делали признание и, при малейшей возможности, целовали руки, а этот проповедник и чтец, считающий любовь глупым времяпрепровождением, действительно воображает, что он неуязвим и не может «втемяшиться с сапогами»… Скажите, пожалуйста!

И Маруся с обычным своим мастерством и легкомыслием тщеславной женщины принялась «обрабатывать» уже и без того обработанного, но крепившегося в своих теоретических взглядах мичмана.

Красноречивые взгляды «русалочных» глаз, порой грустные и задумчивые, порой ласковые, манящие, что-то обещающие… Сочувственные реплики на восторженные речи… Загадочное молчание… Внезапная порывистость… Нечаянно срывавшиеся слова восхищения умом мичмана… Платья с легким вырезом. Красивые позы во время лежания на кушетке по случаю легкого нездоровья и… ко всему этому, быть может, и маленькое увлечение мичманом во время этой травли…

Мичман все еще держал себя с мужеством героя, стараясь не обнаруживать своего чувства к этой, еще недавно «отсталой» женщине, которую он уже теперь считал умной и отзывчивой ко всему хорошему и честному… Но, тем не менее, эти чарующие взгляды, это явно выказываемое сочувствие, это загадочное молчание заставляли мичмана по-временам делаться действительно отчаянным «подлецом», то есть забывать о будущем переустройстве вселенной и о трех мальчишках, которых он стал неаккуратно обучать грамоте, и отвратительно, словно-бы у него пересохло в горле, читать «Рефлексы головного мозга» и вместо «рефлексов» думать об этих больших серых глазах, считая высшим в мире счастьем любить Марусю и быть ею любимым и по временам испытывая безумное желание целовать и эти глаза, и эти маленькие ручки с длинными, тонкими пальцами, и эти полураскрытые алые губы, прелесть которых он заметил только недавно, за что и называл себя добросовестно «болваниссимусом».

И Маруся уже не без нетерпения ждала признания, когда, в один из мартовских вечеров, Огнивцев особенно скверно читал статью Добролюбова и, прерывая чтение, взволнованно курил папиросу за папиросой, взглядывая строго, решительно и пытливо на молодую женщину, сидевшую в двух шагах от него на оттоманке, в капоте и в туфельках на ногах.

Мужа дома не было, и Мария Николаевна почти не сомневалась, что мичман, который так отвратительно читает в ее присутствии и так решительно на нее взглядывает, воспользуется таким удобным случаем, чтобы высказать ей все то, что, очевидно, он до сих пор скрывал.

И, как-бы поощряя его к откровенности, она проговорила, даря мичмана тем загадочным взглядом, полным чар, который, по определению Огнивцева, способен был спалить человека и подавать ему некоторые надежды.

— Вы сегодня скверно читаете, Борис Константинович.

— Да… В горле першит что-то… Верно простудился немного, Мария Николаевна…

— Так бросьте читать.

— Но надо кончить… Статья ведь какая!

— Завтра окончим, а теперь лучше поболтаем.

— Что-ж… я с большим удовольствием…

Но, несмотря на «большое удовольствие», Огнивцев, обыкновенно болтавший за двоих, теперь решительно не находил слов и неистово курил с решительным по-прежнему видом.

Зато молодая женщина болтала теперь без умолку. Она говорила и о том, какая хорошая статья Добролюбова, и о том, как ей надо еще много учиться и читать, и о том, что после завтра она поедет в Петербург в Итальянскую оперу («Быть-может и вы поедете?») и, как-то незаметно перейдя в задушевный тон, выразила удовольствие, что познакомилась с таким умным и развитым человеком, как Борис Константинович.

И, заметив, как «умный и развитой» Борис Константинович вспыхнул от удовольствия от такой похвалы, прибавила:

— С вами никогда не бывает скучно, Борис Константинович… С вами умнее становишься, Борис Константинович… И вся праздная моя жизнь кажется такою пустой… И я так рада, если мы с вами будем друзьями, Борис Константинович… С вами ведь можно дружить, не боясь, что вы серьезно влюбитесь, или как это вы говорили… Такое смешное слово?..

— Втемяшусь! — добросовестно подсказал Огнивцев.

— Именно… Ведь вы отрицаете такое глупое времяпровождение? Не правда-ли?

— Отрицаю! — как-то нерешительно на этот раз промолвил мичман.

— И отлично… значит мы будем друзьями… Хотите?