Письмо

И вот однажды вечером, после порции поцелуев, он решительно объявил Марусе, что пользоваться дальше краденым счастьем он не может. Надо объяснить мужу. Если Марья Николаевна не решается, то он сам завтра утром скажет Сергею Николаевичу.

— О чем? — изумленно и испуганно спросила Маруся.

— Как о чем? О том, что мы любим друг друга, и поэтому ваш муж должен отстраниться…

— Но разве я говорила, что вас люблю настолько, чтобы бросить мужа… С чего вы это взяли?

Мичман замер от изумления.

— Вы мне нравитесь, лгать не стану… Я виновата перед вами, что могла ввести вас в заблуждение, допустить то, чего не следовало… Простите, Борис Константинович. Но ломать всю жизнь, сделать несчастным человека, который так любит меня… Борис Константинович! Вы ведь умный человек, и кроме того, человек с характером… Увлечение ваше скоро пройдет. Ведь есть дела посерьезнее любви. И вы простите меня, неправда ли?

Огнивцев не верил своим ушам.

— Так значит… значит все… кончено! — упавшим голосом проговорил он.

— То есть, что кончено?.. Вы знаете, я расположена к вам… Я люблю с вами болтать… Останемся друзьями и приходите ко мне…

— Вы смеетесь? Прощайте совсем, Марья Николаевна.

— Совсем? Значит, вы меня больше не хотите видеть?..

И Маруся опять ожгла мичмана своим взглядом.

— Не хочу видеть!?.

И мичман снова стал говорить о своей любви с отвагой отчаяния человека, спасающего свою жизнь, и так горячо, так страстно, что Маруся снова внимала этим прельстительным речам с таким участием, все лицо ее снова дышало такой радостью и глаза снова так нежно глядели на мичмана, что он малодушно попросил на прощанье последний поцелуй.

И ему дали его. И он был такой долгий, был полон такой отравы этот последний поцелуй, что мичман готов был, казалось, заплакать, когда Маруся, наконец, отвела свое закрасневшееся лицо…

— Прощайте, Марья Николаевна! — проговорил Огнивцев, почти выбегая из гостиной.

— Так вы, значит, более не придете. Борис Константинович? — бросила ему Маруся из передней.

— От вас зависит…

Маруся только усмехнулась.

— Вы, Марья Николаевна, играете, что ли, со мной?.. Совсем прощайте.

— Так ли? Пожалуй, завтра же придете? — вызывающе кинула Маруся.

— Вы уверены?

— Почти.

— Напрасно… Или все, или ничего! Слышите? — в свою очередь крикнул Огнивцев.

— Ничего!? Разве вам мало того, что вы называете «ничего»? Неблагодарный! Так не приходите больше. Я не желаю вас видеть. Я ошиблась в вас.

— А я в вас… И не приду. Прощайте!

— Прощайте! — сухо проговорила Маруся.

Огнивцев стукнул дверями и возвратился домой возмущенный, печальный и еще более влюбленный в женщину, которая, по его мнению, так бессердечно поступила с ним, не соглашаясь начать с ним новую жизнь.

Несколько раз после того он подходил к дому, где жила «эта женщина», но самолюбие мешало ему войти к Марусе, и он возвращался. Наконец, чтобы скорее побороть свою любовь, он уехал в месячный отпуск, в Тамбовскую губернию, к старой тетке. Отец и мать Огнивцева давно умерли, и тетка была его самой близкой и любимой родственницей.

Когда однажды он рассказал ей, почему приехал в деревню, старая, умная тетка, выслушав его исповедь, сказала, ему:

— И умно сделал. Эта женщина никогда не любила и никого не полюбит. Она только себя любит. И моли Бога, Боря, что все так хорошо окончилось… Такие исковерканные женщины счастья не дают… Они только дурманят людей. Это — пустоцветы!

* * *

— Что это Огнивцева давно не видно? — спросил вскоре после последнего визита Огнивцева Вершинин жену.

— А не знаю… Видно, надоело ходить…

— Уж не влюбился ли в тебя?.. И как порядочный человек…

— У тебя вечно одно на уме! — раздраженно перебила Маруся…

Она в самом деле была раздражена и немного скучала без своего «неистового» мичмана. Почти уверенная, что он придет, она была удивлена, что он не идет, и через неделю поехала на бал в собрание, надеясь там встретить Огнивцева и… снова заставить его бывать у нее. Но Огнивцева в клубе не было. Знакомые офицеры сказали ей, что мичман внезапно уехал в отпуск.

Маруся была изумлена, несколько времени похандрила и в эти дни была нервна и особенно холодна с мужем. Вершинин это заметил и мысленно блогодарил Огнивцева за его отъезд.

* * *

Назначение «Чародейки» в дальнее плавание было неожиданностью для Вершинина. «Чародейку» посылали вместо другого, прежде назначенного в кругосветное плавание, только что выстроенного клипера, который оказался на пробе неудачным и требующим серьезных исправлений.

Отказаться от назначения было немыслимо. Все, что мог сделать Вершинин, это заручиться обещанием высшего морского начальства, что ему разрешат вернуться в Россию годом раньше.

Нечего и говорить, как тяжело было Вершинину расставаться с женой. Два года разлуки! Мало ли что может случиться с такой легкомысленной женщиной!

Его, впрочем, утешала мысль, что Маруся эти два года будет жить не одна в Кронштадте, а в Петербурге вместе с матерью и отцом, старым адмиралом. И кроме того, Вершинин заметил, что после того, как Огнивцев уехал, жена как будто стала несколько серьезнее и не окружала себя поклонниками, как прежде.