Письмо из прошлого

— Мне бы очень хотелось, чтобы вам обеим удалось прожить ту жизнь, которую не удалось прожить Рисс. Вы могли бы прожить ее ради нее, так, как она бы этого хотела. Думаю, продажа дома поможет в этом деле. Все эти годы он стоял здесь пустой, похожий на мавзолей. Просто подпишите бумаги, продадим его и сбросим наконец этот груз с наших плеч.

— Мне нужно еще немного времени, — говорю я, и Стефани поворачивается ко мне. — Я просто пока не готова. Сейчас. Мне нужно несколько дней, только и всего. Мы подпишем бумаги перед отъездом.

— Почему? — коротко спрашивает Стефани. Ей отчаянно хочется, чтобы кошмар, в котором она жила последние тридцать лет, наконец закончился. Трагедия сестры поймала в ловушку и ее — точно так же, как всех нас, — и она хочет стряхнуть с себя эти оковы, стать свободной настолько, насколько это возможно.

— Луна, что может измениться за два дня, что не изменилось за тридцать лет?

— Вполне может быть, что все, — отвечаю я.

Глава 30

Церковь Преображения пронзает безмятежное голубое небо. Законченные сплошные линии и острые углы. Над дверью из светлого дуба, сделанной не иначе как для великанов, висит прямоугольная табличка с вырезанной на ней датой: «Тысяча девятьсот двадцать пятый год». Это место не похоже ни на один другой храм из тех, что мне довелось повидать. Деревенская церквушка, в которую мы иногда ходили всей школой или на свадьбы, была такой старой и привычной. Она казалась такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и лежащие за ней холмы и леса вокруг. Церковь Святой Марии построена из тысячи кремниевых кирпичей и увенчана нормандскими арками и шпилями. Со временем она сделалась сгорбленной и скорченной, тем не менее все еще стоит. В стены врезаны каменные фигуры давно почивших вельмож. Их имена и истории жизни давным-давно позабыты. Здесь витает странное ощущение минувшего времени и одновременно с этим безвременья.

Место вечности, место истины.

И в то же время у двух этих церквей есть нечто общее. Обе обращены к небу.

Взгляни на сей триумф человека во имя Твое.

Я поднимаю камеру и фокусирую. С этой точки я не могу охватить всю постройку, но каким-то образом выходит неплохо.

— Она выглядит как церковь из «Омена»[13], — ворчит Горошинка.

— Это место, должно быть, было для мамы вторым домом, — говорю я. — Наверное, здесь она чувствовала себя в безопасности. Когда мы были маленькими, она всячески избегала церквей.

У меня внутри тугой узел эмоций. Не могу понять, что это за чувство: горе, страх или гнев. Все связалось в клубок.

— Что мы ищем здесь, Луна? — спрашивает Горошинка, когда мы замираем на пороге. — Я хочу сказать, мы ведь знаем, что его здесь нет. Он мертв. Она его убила.

— О нет, он все еще здесь, — отзываюсь я. — Я это чувствую.

Как только эти слова прозвучали, налетает ветер, и он как будто отталкивает меня подальше от этого места. Физически все остается как прежде, воздух неподвижен, но я чувствую давление, некую силу, столкнувшуюся с моей собственной в попытке подавить меня. Но откуда-то я точно знаю, что эта сила не злая и исходит не от врага, который пытается остановить меня. Это просто предупреждение. Предзнаменование. Именно в этом месте, впервые с тех пор, как все невозможное стало возможным, Вселенная решила мне сообщить, что это — мой последний шанс все изменить.

Как будто вся моя жизнь вела меня к этому моменту.

— Идем, — говорю я, хватаю Горошинку за руку и с некоторым усилием открываю тяжелую дверь.

Я чувствую, слышу, как тысячи моментов взвихряются вокруг меня. Тысячи шагов и тысячи вознесенных шепотом молитв. Тысячи надежд и страхов сплетаются воедино. Я чувствую здесь ту же потребность в утешении и ободрении. И в конце концов слышу среди всего этого голос моей матери, скорбящей в одиночестве.

Я не верю в призраки, да в этом и нет нужды. Каким-то образом я знаю, что все они здесь, на расстоянии скользнувшего мимо волоска, скрытые в паутине тканей, — люди, которые когда-либо поднимались или спускались по этим ступеням. Или когда-либо будут. Все соединились в этом мгновении. Вскоре я оставлю его позади и шагну в новое, но это не значит, что все они исчезнут. Они будут жить здесь вечным эхом. И он жив среди них. Я знаю, что он тоже здесь и ждет меня, хотя даже не подозревает об этом. Я чувствую, как он приближается.

Внутри церкви неожиданно ярко и светло. Длинные, узкие и чистые стекла окон драматично преломляют солнечные лучи, заливая белые стены ослепительным светом. Пространство по бокам от центрального прохода перечерчено чинными линиями скамеек из светлого дуба. И все они обращены к алтарю, над которым висит распятие.

Во всем чувствуется какая-то живость и драма. Воздух гудит и вибрирует, пронизанный верой, как электричеством.

Мимо проходит какая-то дама, бросает на нас неодобрительный взгляд, окунает два пальца в то, что, должно быть, является святой водой в чаше на стене, дважды осеняет себя крестом и проскальзывает в храм.