Письмо на желтую подводную лодку

— Voila[3]. Ты, Тиллим, знаешь, что твоя бабушка — особа допотопная и старорежимная и поэтому успела пять лет отучиться в гимназии, — тихо начала она. — Ах, как это было давно и какое славное это было время! Жили по-другому, учили по-другому и учились тоже… Я училась в женской классической гимназии — девочки тогда ведь воспитывались отдельно от мальчиков. Но мы, конечно, находили возможности для общения, да и нельзя сказать, что нас в детстве разделяли каменной стеной — все было в рамках разумных приличий. За мной очень трогательно ухаживал один кадет. Он был нашим соседом, учился в Оренбурге, в корпусе, но часто приезжал домой в отпуск. Очень был бойкий и вместе с тем галантный казачонок. Помню, меня смешила его большая папаха, из-под которой всегда вызвался подвитой русый чубчик. У него были шаровары с лампасами и сапожки, которые всегда были начищены и блестели, как лаковые. И все-таки он казался мне настоящим военным, будущим есаулом, и я очень смело для своего отрочества отвечала на его озорные взгляды. Что уж скрывать: по-девичьи любовалась им. А он… Вот ведь и имени его теперь не припомню — склероз, внучек, склероз… Да, он ходил передо мной этаким бравым офицериком, фертиком[4] таким (да вы теперь и слова этого не знаете). И решился раз мой кадетик — что бы ты думал?

Что я мог думать по этому поводу, когда даже само слово «кадет» было для меня малопонятным? Я лишь ждал продолжения рассказа.

— Так вот, мой кавалер вызвался на глазах барышень-гимназисток переплыть Миасс…

— И переплыл?! — И без того больное горло перехватило от любопытства и нетерпения. Я закрыл глаза и представил себе нашу главную челябинскую реку, совсем не узкую, быстротекущую.

— Разумеется, — с достоинством кивнув, будто бы она сама совершила этот заплыв, ответствовала моя бабушка Лёка. — И, известное дело, обратно вернулся героем. Он ведь имел понятие об офицерской и о казачьей чести… Да-с, то были времена! Как-то потом сложилась судьба этого мальчика…

Но тут бабушка, отведя взгляд, спохватилась (мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы), в который раз посетовала на склероз и наконец поспешила в аптеку, оставив меня в полном восторге воображать романтическую картину из ее старорежимного отрочества. И хотя мне трудно было вообразить то загадочное время, потому что «Историю СССР» мы еще не проходили (а когда прошли в соответствии со школьной программой — нескоро, классе в девятом, — в юных головах осталась неперевариваемая каша из песенки «Что тебе снится, крейсер „Аврора“…», маниакального гайдаровского бреда о контуженых бумбарашах, стойких мальчишах-кибальчишах и злых буржуинах, а также циничной кинострелялки про неуловимых мстителей), бабушкины откровения прочно засели в моем детском подсознании.

Очень скоро после этого разговора события приняли вполне предсказуемый для школьной любовной истории оборот.

У меня появился соперник-переросток по фамилии Лопаев — дылда выше меня на две головы, с сорок вторым размером ноги и старше почти на год (у него день рождения был раньше, чем у всех в классе — в сентябре). Прозвище у него было — Эскалоп. Как раз когда наша юная дама, я и мой соперник-акселерат, известный на всю школу спортсмен и драчун, были уже готовы вступить в новый учебный год и стать четвероклассниками, пришло время выяснить, кому выпадет честь проводить Олю Штукарь в школу, а после стать ее почетным портфеленосцем. Заспорили мы, разумеется, не на жизнь, а на смерть.

— А давай биться! — предложил тяжеловес Лопаев, презрительно глядя на меня сверху вниз и коварно усмехаясь в предвкушении легкой победы. — Кто победит, тот и в школу ее поведет. Только, пацан, чур, не хныкать и не закладывать, если я победю и по ходу тебе чё сломаю.

«Хитрющий и наглый! — подумалось мне. — Уверен, что я уже струсил, а он уже победил».

Лопаев, заметив мое замешательство, прищурился:

— Если дрейфишь, лучше сразу к бабке беги, Тиллим-налим!

«Ах так, ты еще обзываться…» — Во мне точно распрямилась какая-то пружина, да и за «бабку» обидно стало.

— Ты знаешь, что больше меня в два раза: наверное, лопаешь за троих, потому и фамилия такая! Ясно, что в драке ты меня тушей задавишь. Так нечестно, а кулаками махать любой дурак может, — сказал я. Тут очень кстати пришелся бабушкин рассказ, и я заявил: — Давай лучше по-благородному соревноваться: кто переплывет Миасс, тот вернется на коне. Пускай даже не наперегонки, главное — переплыть. Ну как, идет?

Видно было, что мой соперник от неожиданности на секунду опешил, однако все же выдавил из себя:

— Да мне не слабо, только на коне… Я на коне никогда… А где мы его возьмем?

— Это выражение такое, — важно объяснил я, чуть не прыснув со смеху. — Означает «с честью».

Лопаев снова расправил плечи:

— Ага! Я согласен, только прямо сейчас.

Сопровождаемые толпой любопытствующих, в основном наших одноклассников, мы отправились на берег.

— Покажи этому Эскалопу-остолопу, как надо плавать! — подбадривали меня.