У меня всё время такое чувство, будто сейчас – это совсем не сейчас. И что сам я – не я, а вроде бы кто-то другой. И что здесь – это где-то совсем в другом месте.
Пребывание в тюрьме можно сравнить со ссылкой на необитаемый остров где-нибудь неподалёку от Антарктики. Вокруг ходят белые медведи, которых вы до этого видели только в зоопарке. При случае вы можете с кем-то из них подружиться, но может оказаться, что медведь – это на самом деле не медведь, а пингвин. Бараки – как льдины. Вы ходите по одним и тем же промёрзлым проходам, среди одних и тех же айсбергов, утомлённые тоской. Порой вы упираетесь головой в глыбу льда и стоите так, не двигаясь, по нескольку дней.
Раньше я считал, что тоска – это что-то вроде скуки, досады или горечи. Оказалось, это духовная боль особого рода, которую иногда можно ощутить даже физически. Тоска может перейти в депрессию в научном смысле слова. Ссыльные в Антарктике по-разному переносят болезнь своей души; у одних она протекает в относительно лёгкой форме, у других – разрывает сердце на тысячу кусочков. Многие частично закалены от напастей, некоторые привиты, но даже самые сильные из осуждённых подвержены тоске. И только железные люди с алмазной волей (в основном – блатные) с лёгкостью отмахиваются от тоски, как от назойливой мухи.
026
Не прижимайте бумаг, чтоб не испортить золу…
Павлу Михайловичу двадцать четыре года, осуждён по п. «а» ч. 2 ст. 111 УК РФ, вину признаёт частично. В колонии он совсем недавно; серьёзен, немного робок и стеснителен.
В прошлую субботу он пис'aл письмо своей матери. Павел Михайлович сам нам об этом сказал, потому что мы спросили. Он комкал один лист за другим, и начинал снова. Я спросил у него, в чём дело, и Павел Михайлович ответил, что обещал матери пис'aть, но теперь, взявшись за дело, не может найти слов, чтобы выразить своё настроение и свои мысли так, чтобы они были ей понятны:
– С одной стороны, не хочется грузить её своими проблемами. Зачем я буду её пугать? С другой стороны, если я напишу, что у меня всё хорошо, то это, во-первых, слишком уж кратко, а во-вторых, как-то натянуто, что ли…
Я посоветовал Павлу Михайловичу опис'aть наш рацион питания, а также составить список продуктов, которые он хотел бы получить в передаче. Он вроде попробовал, но бумага опять оказалась скомканной.
Так продолжалось несколько дней. Павел Михайлович в часы досуга сидел перед чистым листом, грыз ручку и смотрел куда-то в пространство. Но потом я заметил, что он подписывает конверт.
– Что, получилось? – спросил я.
– Не совсем, – ответил Павел Михайлович. – Через три недели мама приедет на длительное свидание, там и поговорим. А пока я вот просто напис'aл короткую записку.
Видя моё любопытство, Павел Михайлович протянул мне тетрадный лист, на котором было написано всего несколько строк. Вот что он написал:
027
У всех других тоже есть тайны, от которых недолго потерять рассудок.
Я – самый настоящий русский мужик. В этом нет никаких сомнений: моей сестре несколько лет назад взбрело в голову раскопать нашу родословную и уверенно установить данный факт. Как у любого нормального русского, у меня нет оснований не доверять собственной сестре. Более того, я считаю, что уж если кому и можно доверять, так это своей собственной сестре, потому что она – такая же русская.
Однако родословная – не единственное доказательство принадлежности к русской нации. Помимо этого, я с лёгкостью выдерживаю пятидесятиградусные морозы, хотя и ворчу при этом. Я живу в трёхкомнатной квартире в 70 м2
вместе со всей своей семьёй, и вполне счастлив, хотя мне и приходит иногда в голову мысль, что бескрайние просторы моей Родины должны были бы позволить и некоторый простор для таких, как я.