Письмовник, или Страсть к каллиграфии

Отец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с ним.

Отца убили злые чехи,
А мать живьем в костре сожгли.

Сестру родную в плен забрали,
А я остался сиротой.

Не спал три дня, не спал три ночи,
Сестру из плена выручал.

И на четверту постарался,
Сестру из плена я украл.

С сестрой мы в лодочку садились
И тихо плыли по реке.

Но вдруг кусты зашевелились,
Раздался выстрел роковой.

Злодей пустил злодейску пулю,
Убил красавицу сестру.

Сестра из лодочки упала,
Остался мальчик я один.

Взойду я на гору крутую
И посмотрю на край родной —

Горит село, горит родное,
Горит вся родина моя!

Письмо второе

Это письмо — продолжение первого. Тут мой тебе сюжет. Можешь его «навьючивать», «разгружать», делать из него слона или верблюда и присылать обратно.

Сюжет таков (он, как и твой, — из расплывчатой области фантастики):

Пилот небольшой транспортно-почтовой ракеты заканчивает плановый перелет на Марс, где уже начали осваиваться первые колонии сынов и дочерей Земли.

Тут Марс должен быть показан совершенно условно, как у Р. Брэдбери, но не в плане поэтической притчи, а реально, обыденно по тону.

Пилот садит ракету (деталь — обходит ее и попинывает стабилизаторы носком башмака), следит за разгрузкой, завершает формальности, затем идет в отведенный ему для отдыха домик у подножия невысоких гор.

Дом на пустынном, голом берегу сухого, шелестящего песком, великого моря.

Он оглядывает пейзаж, который вызывает ощущение не мертвенности пространства, не дикости его и безжизненности, но смутной гигантской скрытой силы и величия. Что-то подобное великим снегам в горах — они сияющи, великолепны, кажутся вечнозастывшими, но достаточно порою вскрика, громкого звука, неосторожного движения, — и, грохоча, сметая все на пути, срывается, рушится, нарастает — лавина!

Это сравнение, это ощущение возникает в душе пилота, он чует при виде пространств Марса скрытую силу, непонятную, огромную. Но — не злую, не разрушительную, хотя и слепую…

Пилот некоторое время сидит на веранде в свете смутного солнца и все более проникается этой скрытой напряженностью, этой, на грани взрыва, силой пустого пространства Марса…

Он берет молоток и лопату и идет вдоль ограды, которая поставлена сдерживать ползущие от голого побережья пески. Он поправляет покосившиеся секций, поднимает и устанавливает упавшие. Случайно ранит ладонь. Зажимает рану. Идет в дом. Забинтовывает ладонь.

Вновь сидит на веранде, вновь его охватывает ощущение видимости, обманчивости слепого покоя, какой-то только кажущейся устойчивости здешнего мира. С тем пилот засыпает.

(Во сне он может видеть широкие картины снежной лавины или океанского шторма, когда полные, большие волны идут на берег — одна за одной, неся внутри себя свет низкого соленого солнца, муть, водоросли.

Волны надвигаются, грохоча и скрежеща донными камнями…)

Пилот просыпается от мерного гула, который подобен шуму отдаленного шторма, грохоту дальней снежной лавины, еще чему-то столь же большому, природному, независимому от ограниченной воли одного человека.

Он выходит из дома.

Окружающее пространство преображено и далее преображается на его глазах:

от ограды до входа в дом стоит череда величественных деревьев, ветви которых растут, делятся и умножаются на глазах. Опережая рост листьев, точно языки мгновенного пламени, — выскакивают огромные цветы и тут же застывают ребристыми и разнообразными плодами.

Деревья с мерностью человеческого дыхания меняют свет цветов на тяжесть плодов и разбрасывают плоды далеко от кроны.

Сразу вокруг вырастают другие растения, непохожие на материнские, разные, быстро восходящие над оживающей почвой.

И вся почва — все далее и далее от дома — шевелится, плывет, бугрится, бурлит и меняет свой цвет. Она прорастает уже каждой песчинкой, лопаются камни и высвобождают из себя зверьков, стаи крылатых созданий — птиц и насекомых…

И со станции, что на плоскогорье, видно — это шевеление, эти волны, этот живой обвал, обтекает пустое ложе моря, забредает в его сухое безмолвие, втекает в обширные трещины.

И ложе темнеет, точно его пропитывают влагой, оно насыщается, тяжелеет…

И ясное солнце отражается от ожившей поверхности великого марсианского моря…

Мир очнулся, когда на него пали капли человеческой крови.

Таков мой сюжет.

Если ты уже ответил на первое письмо, то отдельно об этом марсианском событии не пиши; напишешь, когда придется к слову, когда вспомнится.

И не забудь написать о погоде!

Письмо третье

Итак, костерок разгорается.

Разговор стал двусторонним! Я рад.