Пистоль и шпага

– Мерси боку! – насмешливо поклонился он. – А я-то не знал, – и, повернувшись к солдатам, скомандовал: – Готовсь! Целься! Пли!

Грохнул залп. Шеренгу солдат окутал пороховой дым. Время будто замедлило бег. Я видел, как стволов ружей вылетают языки пламени, следом показываются черные шарики пуль, которые устремляются ко мне. Вот они подлетели совсем близко, и одна за другой стали проникать в мою грудь. И тогда я закричал…

– Ваше благородие! – кто-то затряс меня за плечо. – Проснитесь!

Я открыл глаза. Поле битвы исчезло. Не стало мертвецов и их убитого императора. Надо мной колыхалась парусина палатки, а затем возникло знакомое лицо.

– Пахом? – удивился я. – Ты мне снишься?

– Никак нет, ваше благородие, – сообщил денщик. – Тута я. Вы во сне кричали, вот и осмелился разбудить.

– Как сюда попал? – спросил я, садясь. – Ты же под Москвой остался.

– Казаки подобрали, – сообщил Пахом и радостно улыбнулся. – Разъезд на меня выскочил. Я обсказал, кто таков и как тама очутился, пожалели меня казачки. Конь заводной у них был, на нем подвезли к лагерю. Далее я уже сам. Насилу нашел баталион, – пожаловался денщик. – Пришел, а мне говорят: его благородие капитан Руцкий вернулся из хранцузского плена, сбег от антихристов. Палатку, где отдыхаете, показали. Я снаружи на травке прикорнул, а тут вы кричать стали. Осмелился побудить. Я так рад, ваше благородие! Прямо сил сказать нет, как.

Пахом схватил мою руку и приложился к ней губами.

– Будет тебе! – я отобрал руку. – Давай умываться, коли разбудил. Хорошо б и бриться. Попроси, что ли, у кого туалетные принадлежности.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие! – поспешил Пахом. – Свои есть.

Снаружи денщик слил мне из котелка, я, фыркая, умылся и сел на расстеленную Пахомом попону. Где только он ее взял? Тем временем денщик принес от ближайшего костра горячей воды в котелке, достал из сумки оловянную чашку, помазок, мыло и стал взбивать в чашке пену.

– Откуда это у тебя? – спросил я, наблюдая за его ловкими движениями.

– У маркитантов купил, – сообщил Пахом, не отрываясь от занятия. – Нам, таперича, хозяйством заново обзаводиться. Все, что было, хранцузы схитили.

– А деньги где взял?

– Так ваши.

– То есть?

– Я, как хранцузов увидал, достал из саквы бумажник, коий вы мне на сохранение отдали, и вынул из него деньги, – пояснил Пахом, намыливая мне лицо. – Сунул их за пазуху, а бумажник обратно кинул. Нехристи саквы обыскали, бумажник нашли, а за пазуху заглянуть не догадались. Так и сберег.

М-да. Вот и говори, что русские глупы. Так быстро сообразить, и, главное, сделать… Сам бы не допер.

– Я вам, ваше благородие, по гроб… – шмыгнул носом денщик. – Аспиды эти нерусские убить меня хотели, пистолю нацелили, а вы вступились. Я таперича для вас, что хошь, сделаю.

Он вздохнул, достал из сумки бритву и стал скрести мои щеки.

– Ничо, – бормотал, вытирая пену о полотенце. – Деньги у нас есть – купим, что потребно. У маркитантов тута все имеется. Кобылку, на которой приехали, поглядел – добрая. Годков пять, не более. Зубы не стерты, сама крепкая. Седло, правда, казачье, но другое дешево купить можно. Казаки хранцузские продают – у них много. А еще мерин ваш цел, мне о том донесли. Его благородие Рюмин на нем ездит, но мы заберем. Нечего на чужое рот разевать! – мстительно сказал Пахом. – А то, ишь, прибрал. Свое нужно иметь.

– Разберемся, – сказал я, улучив момент. – Меня никто не спрашивал?

– Его высокоблагородие подполковник Спешнев приезжали, – сообщил Пахом. – Но я сказал, что вы спите. Ночь к своим выбирались после того, как от хранцузов утекли, – сморило. Он и отстал. Велел только, как проснетесь, к нему идти.

– Куда?

– Вон изба, – Пахом указал рукой с зажатой в ней бритвой. – Их высокоблагородие нонче полком командуют, им положено. Другим ахфицерам только палатки.

Семену дали полк? Ни фига себе карьера! Хотя, чего удивительного? После Бородино и не такое возможно. Столько командиров сгинуло… Ну, а что я? Скорей всего, Семен заберет к себе младшим офицером. Ладно, увидим.

Тем временем Пахом завершил бритье и стер с моего лица остатки пены полотенцем, потом принес из палатки мундир, шпагу и кивер. Я встал, застегнул пуговицы на груди, стряхнул прицепившиеся к сукну соломинки. Воткнул шпагу в перевязь, нахлобучил кивер. Пахом достал из сумки и поднес маленькое зеркальце. Орел! С фонарем под глазом…

– Вы там у его высокоблагородия насчет палатки похлопочите, – посоветовал денщик. – Вам положена. Не в чужой же обретаться.

Изба Спешнева походила на прочие в лагере – рубили-то по одному стандарту: невысокое крыльцо, сени, дверь с низкой притолокой. Сняв кивер, я наклонил голову и шагнул внутрь. Семен обнаружился за столом: сидел и дул чай из самовара, заедая его булкой. В животе у меня некстати заурчало.

– Здравия желаю, господин подполковник! Капитан Руцкий прибыл по вашему приказанию.

– Платон!

Семен вскочил и рванулся навстречу. Я – тоже. Мы встретились посреди избы, где обнялись. От души.

– Пусти! – прохрипел он. – Задавишь, медведь!

– Прости, – я разжал объятия и отступил. – Это от радости.