Пистоль и шпага

Каким мне показался Кутузов? Старым, тучным, больным человеком, в чьей одряхлевшей оболочке еще горел пытливый разум. Удивительно, но он еще любовницу с собой возит. К слову, это никого не напрягает. Один из русских генералов, когда ему о том сказали, заметил, пожав плечами: «Румянцев их четыре возил». Светлейший много спит, что беспокоит окружение: дескать, как же так? Отечество в опасности, а главнокомандующий дрыхнет. На что другой умный человек сказал: «Чем больше он спит, тем лучше для России». Главнокомандующий не должен совать нос в каждую щель, от него требуется выбрать стратегию кампании и строго ее придерживаться. С этим у Кутузова все в порядке — соображает отлично. Ситуацию с человеком, близким к царю, поймал влет, под это дело удалось скормить наводку на Малоярославец. Французы все равно на него пойдут — у них выбора нет, вот, и встретим. В моем времени этот ход Наполеона оказался неожиданным для русской армии, отреагировали впопыхах, отсюда встречный бой частей, которых бросали в атаку с марша, суета, хаос, излишние потери. Может, здесь выйдет иначе?

В дивизию Паскевича я добрался к полудню. Бардак в Тарутинском лагере был еще тот. Никто ничего толком не знал. Меня гоняли чуть ли по всему лагерю, заодно я его хорошо разглядел. В моем времени, если верить историкам, домов в нем катастрофически не хватало, даже генералы ютились в овчарне, а Кутузов жил в курной избе. Что говорить про остальных? А вот здесь настроили изб, пусть без особого порядка, зато новых. Свежеошкуренные бревна стен блестели желтизной. А что? Взвод саперов срубит такой дом за день. Пол земляной, крыша — соломенная, стекол в окошках нет — одни ставни. После того, как армия уйдет, крестьяне эти домики разберут и отвезут в Москву, где с выгодой продадут. Вряд ли интенданты станут препятствовать — им-то что? Эти дома уже списали.

Наконец, встреченный мной офицер оказался сведущим и указал верный путь. Подъехав к окружавшим большое поле палаткам и избам, я увидел на импровизированном плацу ротные учения. Солдат учили держать строй, заряжать ружья, целиться и стрелять. Фигура командовавшего ими офицера показалось мне знакомой. Я дал шенкеля лошадке и приблизился. Синицын? Точно! Бывший фельдфебель, услыхав, топот копыт, повернулся на звук.

— Здравству йте, Антип Потапович! — поприветствовал его я. — Новобранцев гоняете?

— Платон Сергеевич? — изумился он. — Здравия желаю! Вас не узнать в этой бурке. Какими судьбами? Вас же в Петербург забрали.

— Как забрали, так и отдали, — сказал я и зевнул. — Просьба к вам, Антип Потапович: найдется, где ненадолго прикорнуть? Ночь не спал. Сутки выдались — не приведи Господь! Вчера французы меня в плен захватили. Вечером от них бежал, ночь к своим добирался. Близ лагеря на рассвете меня казачки прихватили. За шпиона приняли, даже побили чуток, — я указал на синяк под глазом. — Потом с Иловайским казачков Чубарого и его самого поминал, далее и вовсе к Кутузову потащили. Как раз от светлейшего еду. Устроите?

— Конечно! — кивнул Синицын. — Вон моя палатка. Идемте, провожу. Петров! — вызвал он из строя унтер-офицера. — Займись этими олухами, пока я господина подпоручика устрою.

— Капитана, — поправил я, спрыгнув на землю и ткнув пальцем в свой горжет.

— Надо же! — покрутил он головой. — Как борзо в чинах растете.

— Государь пожаловал, — объяснил я. — После расскажу, за что и как. Ведите!

Держа лошадь на поводу, я зашагал вместе с прапорщиком… Упс! Уже с подпоручиком.

— Ты, гляжу, тоже в чинах подрос, — сказал, разглядев горжет на его груди. Мы уже отдалились от роты, и я перешел на «ты». Не следует при нижних чинах «тыкать» командиру. Синицын — дворянин, пусть и новоиспеченный.

— Так всех после Бородино пожаловали, — пожал плечами бывший фельдфебель. — Ваш знакомец Кухарев теперь тоже подпоручик, Рюмин — капитан, Спешнев — подполковник.

Понятно. Потери в офицерах после Бородино у русской армии огромные, вот и пошла движуха.

— Как новобранцы? — спросил я Синицына. — Сено-солома?

— Нет, — покрутил он головой. — Слава богу, не деревенские, из московского ополчения. Кто-то из дворовых людей, кто-то из мещан, люди большей частью сметливые и бойкие. Есть даже грамотные, только строю учить их да учить, — подпоручик вздохнул. — И стреляют плохо, заряжают медленно.

— Приставь к каждому наставника из старослужащих, — посоветовал я. — Пусть дрючит молодого.

— Уже сделал, — махнул рукой Синицын. — Только опытных после Бородино мало. На одного по трое ополченцев приходится. Не справляются.

Грустно… За разговором мы приблизились к палатке.

— Ложитесь, Платон Сергеевич! — сказал Синицын, откидывая полог. — Там у меня солома под рядном и сено в головах. О лошадке не беспокойтесь. Велю фурлейту ею заняться — обиходить, накормить. Ваш мерин, к слову, цел и здоров. На нем Рюмин пока ездит, но велите вернуть — отдаст.

— Подумаю, — сказал я и полез в палатку. Там снял с головы кивер, вытащил из перевязи шпагу, стащил мундир и повалился на ложе Синицына. После чего накрылся буркой и мгновенно уснул.