Питерский битник / Поваренная книга битника

Обыкновение разлуки, как дней осенних перебор,
А солнце, предвкушая муки, садится жопой на Собор.

Закат согреет лишь поэта своей предсмертной красотой,

Как, догорая, сигарета в руке любимой и простой.

Из тех, что по ночам не снятся, и не мерещатся в окне,

Я – не Поэт, и преклоняться мне не пристало перед ней.

Мне хочется лишь эти пальцы в своей ладони сжать сейчас,

Пускай безумные страдальцы стихи слагают сгоряча,

И мечутся в ночи весною, барахтаясь в обрывках слов,

Чтоб одиночество, родное, в них образ зыбкий обрело.

Мне хочется Тепла живого! Крови горячей! Кожи соль:

Того, пред чем бессильно слово: Руки любимой и простой

Лишь ощутить Прикосновенье…., а дальше —

                                                                      пусть идет, как есть,
Разлуки, пусть, обыкновенье вернется – я уже не здесь!….

Когда заканчивается подражание (а оно необходимо!), то начинается искусство или же просто, «свое». Стихи Рыжова не академичны, стиль и рифма танцуют, здесь есть постоянное движение как в превращениях Алисы в Стране Чудес: туда, обратно и – все-таки, – опять туда. Стремление к порядку – пусть даже стихотворному, всегда влечет за собой насилие, боль, смерть.

Запущенность – естественное положение вещей, органичное самой природе.

С недосыпу, с недосыпу
Все, как в дымке колыбельной.
Снег устало зерна сыпал,
Словно сеятель похмельный.

Войлок ассоциативный

С головою съел березку.
Злой и даже не противный
Постовой на перекрестке.

Люди медленны как рыбы,

Всем – куда-то, мне – откуда.
Слез заветные порывы,
Выгнала с утра, паскуда.

Об органике стихов Рыжова и его лексике хочется поговорить отдельно. «В самой фразе “Художник (поэт, артист, музыкант и т. д.) должен все пропускать через себя” есть нечто физиологическое, сродни приему пищи». Рыжова уже успели обвинить и в порнографии, и чуть ли не в эксгибиционизме – публичном выставлении на показ той части интимной жизни, о которой часто стесняются не то что писать, но и упоминать.

Что тут сказать? Показной цинизм Рыжова есть не что иное, как переходная стадия «лирика».. «Лица всех, кого когда-то любил, начинают сливаться в одно большое лирическое пятно, и оттуда выход лишь один – в цинизм».

Я онанировал на Нину,
У Нины минные они:
Холмы, поля, кусты, равнины,
Пещеры… Да продлятся дни
Благословенной девы Нины!
Мне горячо от зрячих снов.
Пусть я наделал на штанину,
Не зря, куплю еще штанов.
Куплю я «Старки», вазелину,
Для хода плавного руки.
Моим подарком будет Нина
И это славно, мужики!

Можно быть отвратительно пошлым, не произнеся ни единого непечатного слова. Если кому-то не нравится, как Рыжов использует слова, это, видимо, те, кто по жизни не встречался с сильными чувствами, которые описать можно только сильными словами. Совершенно очевидно, объяснимо и предсказуемо, что у таких людей отношение к Слову как у дошколят к соитию: «непонятно, чего это папа с мамой друг по другу ползают». И не объяснить им, недозревшим, что внутри секса бывает Любовь – и это одно, а бывает и без нее – и это совсем другое. Они просто не отличают!

Грань, в данном случае, определена внутренней культурой и рамками общественной дозволенности. Культура – это взаимообразующий элемент, который может разные слои общества хотя бы пару минут заставить поговорить на языке, одинаково понятном ритору и оппоненту. Тогда, может, не нужно будет везде искать порнуху, как та гимназистка, что «краснела при слове “омнибус”, потому что оно похоже на “обнимусь”».

За границами души всегда начинается чья-нибудь другая. Наше дело – лишь ощутить ее как гармонию, или отвергнуть, переступая через себя или собеседника.