Пиво для Сталина. Очерки, беседы, размышления

— 23 июня 1941 года мы увидели самолеты со звездами на крыльях (звезды вроде наши, а звук — не наш). Они разбомбили аэродром. 29-го немцы были уже в Минске. Выходили мы из окружения, патронов и запасов не было. Между Могилевом и Смоленском я попал в плен. Пленных было множество, десятки тысяч… Немец с рупором объявлял: русские — сюда, украинцы — сюда, евреи — сюда. Сперва не хотел говорить, что еврей, но немец сказал, кто не признается — расстрел на месте. Нас вышло 230 человек, которых временно поместили в овощное хранилище. Там было теплее, чем на улице, — никто из нас не умер. Как-то в подвал зашел немец, сказал на иврите несколько слов, потом евреи собрали драгоценности, и он принес хлеб. Потом опять, но мне ничего не доставалось. Потом несколько дней ждали поезда. В эти дни не давали ни есть, ни пить. Наконец команда: «Встать, построиться». Встал — и ничего не вижу. Кричу: «Я ничего не вижу!». И кто-то сунул мне в руку кусок сухаря. Я только взял его в рот — сразу стал видеть.

— Куда Вас повезли?

— Повезли в Минск, выгрузили и 7 км гнали бегом до улицы Широкой, в Arbeitslager. Первое время почти не кормили, и многие умирали от голода. В октябре и ноябре, когда немца погнали от Москвы, было много пленных. Ходили разговоры, что, когда немцы узнали, что их пленные получают по 300 граммов хлеба, тогда и нам стали выдавать по 300. Как бы то ни было, я немного ожил, хотя работа у нас была тяжелая: колоть дрова и топить печки. Центрального отопления в городе не было.

— Как Вы попали в «Собибор»?

— В сентябре 1943 года оставшуюся часть узников ликвидированного минского гетто и нас, еврейских военнопленных из лагеря на улице Широкой, депортировали в «Собибор». По прибытии немецкий офицер объявил: «Столяры, плотники — шаг вперед!». Опытный товарищ по минскому лагерю шепнул: «Выходи со мной!». Сначала не хотел, но все же вышел… Будто заново родился. Полицаев в лагере было примерно 150 человек, жили неподалеку. В лагере — около 20 эсэсовцев. Немцы полицаям не доверяли…

— А что Вам запомнилось в лагере?

— Работа была — строили бараки. 3–4 дня — новый барак. Потом нары мастерили… Жили мы в первом лагере. Ночью можно было более-менее свободно передвигаться. Там же был и женский барак — там были почти одни голландки. Александр Печерский тоже был тут. Красавец, высокий… Там была голландская девушка, ее звали Люка, там даже был у них романчик…

Думали, надо что-то делать. В Минске это было невозможно, там город, а здесь лес… Но убежать из этого лагеря вроде невозможно — 3 ряда колючей проволоки вокруг лагеря. Заведующий швейной мастерской попросил кого-то познакомить его с Печерским. У них был подпольный комитет. Я чувствовал, что что-то готовится, но это было в строгом секрете.

— А что произошло в день восстания, 14 октября?

— 14 октября бригадир столярной мастерской сказал: «Мне нужно 2 человека». Печерский меня запомнил еще по минскому лагерю. Мы работали в новой столярке, и он сказал, что в четыре часа придет Френцель (комендант лагеря), и если шкаф не будет готов, то каждый получит по 25 плетей. Печерский спросил меня: «Ты сможешь убить Френцеля топором?». Я сказал: «Не подведу!» — хотелось отомстить коменданту за удар плетью по лицу при построении.

В четыре часа в портняжной ждали заместителя коменданта Ноймана, туда поставили Шубаева. Он с первого удара не убил, только со второго. Через 20–30 минут идет второй немец. Его тоже зарубили. Так же было и в сапожной мастерской, где был Вайспапир. Он немцу расколол топором голову пополам…

А трех немцев убили во втором лагере. Там заправлял Цыбульский. Предлагали немцам кожаное пальто и…

Был у нас уговор: если из второго лагеря на построение в 17.00 пойдут с песней «Все выше, и выше, и выше», значит, там всех немцев уже убили.

В 16.55 Печерский пошел проверить, что происходит во втором лагере, велел ждать Френцеля. Френцель так и не пришел. И ровно в 17.00 из второго лагеря идут с песней «Все выше…».

— И Вы тоже бросились к воротам лагеря?

— Я как с топором был, так и побежал. Хотел прорубить проволоку — не получилось. Смотрю: все лезут через проволоку. Я тоже полез. Под комбинезоном у меня еще брюки были. Одежды там хватало…

До леса было метров 150… Бежал, падал, полз… Добежал, почувствовал боль — ранен в ногу. Опять словно заново родился — кость не задело. Сперва нас было человек 60–70… Потом разбились на группы. Я остался с двумя пацанами 15 и 17 лет, одного звали Болек (Дов Фрайберг). Мы ели кору, ягоды и пили воду из луж. Был момент, что хотел повеситься. Так мы с Болеком плутали по лесам несколько месяцев, до весны 1944 года, до освобождения Хелма. По освобождении пошел к коменданту, проверили меня в СМЕРШе, потом отправили на Первый белорусский фронт. Там ранение в руку, 2 месяца в госпитале. Когда выписался, уже отправили в Германию. Потом — Берлин, был начальником караула… В Берлине закончилась и вся прошлая жизнь: комендант передал ответ от председателя совхоза, что все мои родичи в Терновке были расстреляны 27 мая 1942 года…

2018 г.

Тайны «Тайной вечери»