Плач Агриопы

- Ну-ну, — буркнул тот, кого называли Стасом. — Не помните — так не помните. Пришли мы. — Он зачем-то снял двустволку с плеча и дважды ударил прикладом по поваленному, замшелому древесному стволу — словно постучался в чужую дверь или, в качестве циркового шпрехшталмейстера, объявил номер.

Было ли чему здесь дивиться? Это как посмотреть!

Лес здесь не кончался и не уступал усилиям человека.

Из него — точней, из болотистой, в ягодах, почвы, из грибницы в ажурных поганках, — произрастало деревянное одноэтажное строение, никак не вязавшееся с цивилизацией. Оно не принадлежало миру мегаполисов, но оставалось чуждым и здешнему уединённому мирку. Тот источал дымы, смеялся женскими голосами и звенел на все лады железом и стеклом совсем невдалеке. Через широкие просветы между редкими деревьями можно было видеть целый выводок хлипких модульных домиков, свежие срубы капитальных изб, кукольные уличные баньки и сортиры. Кое-где посверкивали зеркальные панели солнечных батарей. Экопоселение представлялось не маленьким и прочно вросшим в землю. Но то строение, перед которым остановился «охотник», было иное. Старое. Составленное из тёмной, будто выпачканной в дёгте, древесины. Из толстенных сучковатых стволов. Оно не имело ни собственного света, ни голоса. Длинное, как деревянный амбар, и безыскусное, как барак, с узкими кривыми окнами, затянутыми целлофаном вместо стёкол, — оно удручало.

- Вот тут Лазарь и жил. — Будто поддавшись настроению ветхого несуразного дома, тихо и неприветливо проговорил «охотник». — Тут и похоронен, — хоть на холме, да всё равно в болоте. Так сам захотел.

- Это вы построили? Для него? — Задал Павел мучивший его вопрос.

- Нет, — Стас сплюнул, утёрся рукавом театральной рубахи. — Это до нас стояло. Тут раньше староверы жили. Века два этой рухляди. Но Лазарь говорил: она всех нас переживёт. Перестоит… Потому как — на костях, на крови. Чёрт его знает… может, и так.

- А кто он сам был — Лазарь? — Подал голос Третьяков. Он привалил тело девушки к высокому пеньку и дышал устало.

- Травник. — «Охотник» пожал плечами. — Нас всех лечил. Лучше любых антибиотиков. Он не из наших — уже тут жил, когда мы строиться стали.

- Здесь травы собирал? — От взгляда Павла не укрылось, что Третьяков выглядел насторожённым.

- Кое-что — здесь искал. Кое-что — всегда при нём было. Увидите… Сундуки у него… Банки-склянки… — Стас говорил о Лазаре неохотно. Было ясно: расспрашивать его — бесполезно, проще увидеть всё самому.

И за этим дело не стало. Не прошло и пяти минут, как Павел, поборов страх перед мрачным жилищем, ступил на вросшее в землю крыльцо. Дверь оказалась не заперта. В крохотных сенях гостей встретила чёрная жирная крыса. Она приподнялась на задние лапы и чуть согнулась в талии — словно вышколенный слуга в ожидании приказаний. Убежала из-под ног неохотно. Судя по обилию шариков крысиного помёта на лестничных ступенях и полу, в доме хватало её товарок.

Дом изнутри производил не лучшее впечатление, чем снаружи. Он был разделён на две равных части: слева от входной двери шли жилые комнаты, справа — что-то вроде сарая. Полы повсюду провалились, сохранившиеся половицы лежали неровно. Мебели почти не имелось. Внушала известное уважение, разве что, кровать — высокая, с железной спинкой, с продавленным пружинным матрасом. Она занимала одну из комнат целиком. Всё остальное пространство было уставлено разнообразной тарой для хранения немыслимых гербариев. Пучки трав, связки кореньев, грибов и даже чьих-то шкурок помещались в картонных коробках из-под обуви, фанерных ящиках для почтовых отправлений, трёхлитровых стеклянных банках, дешёвых пластмассовых вазах, цветочных горшках. И в сундуках. «Охотник» не зря их упомянул. Огромные кованые сундуки, попавшие сюда будто бы прямиком с музейных витрин, навевали мысли о Кощее Бессмертном, чахнувшем над златом, и о пиратах Карибского моря. Что же касается содержимого всех этих вместилищ — гербарии и прочий сухостой источали странные, иногда тошнотворные, а иногда и церковные, ароматы. Смесь их кружила голову.

Дом был уродлив. Но и болезненно притягателен, как притягательно чужое уродство.