Плач Агриопы

Павел рыскал по здешним комнатам, едва различая краем уха, на пределе слышимости, как «ариец» — сухо и делово — ведёт переговоры с экопоселенцами. Он требовал горячей еды для всех, включая больную девушку. Хотел заполучить в своё распоряжение кофейник и керосиновую горелку. Настаивал на генераторе — хоть бензиновом, хоть на аккумуляторных батареях, заряда которых хватило бы на всю ночь. Похоже, торг у него вполне получался. Это было ясно по обиженным возгласам человека с травматом. Павел тем временем добрёл до последней из жилых комнат дома. Прямо в её окно проросла толстая ветка соседнего дерева. Управдом не знал его названия: что-то крючковатое и гладкокожее, но ничуть не похожее на добросердечную берёзку. Ветку бывший хозяин дома не удосужился отпилить. Теперь она, как скрюченная ревматоидная рука, придавливала к стене небольшой секретер. Павлу показалось — тот выглядел гораздо новее, чем прочая обстановка. Даже тёмная полировка, покрывавшая его, не растрескалась до конца.

Из трёх ящиков секретера два были пусты. Павел не смог бы с уверенностью сказать, что ожидал там обнаружить, но полная пустота его отчего-то огорчила. Крышку третьего ящика блокировала та самая зловредная ветка. Управдом попытался отодвинуть её, но ветка прилегала к секретеру плотно и почти не сгибалась — словно закаменела. Тогда Павел, обозлившись, ухватился за неё обеими руками и дёрнул на себя. Послышался треск. С излома брызнула зелёная жидкость, мало похожая на древесный сок. Израненная ветка словно бы плюнула в Павла ядом, и тот увернулся с большим трудом. Однако теперь третий ящик секретера открылся легко. Управдом с любопытством исследовал его. Удача! На дне лежала толстая кожаная папка. Павел немедленно завладел ею. Раскрыл. И вновь разочаровался.

Большую часть содержимого папки представляли собою пожелтевшие листы формата А4, исписанные мелким нечитаемым почерком. Многие были залиты чем-то, — их строчки как будто плакали. Из середины бумажной кипы Павел извлёк несколько печатных листков. Эти оказались в ещё худшем состоянии, чем рукописные. Управдому удалось лишь разобрать набранное на каждом крупным шрифтом слово «патент» — и цифровые обозначения. На самом дне папки пальцы Павла вдруг нащупали прямоугольник мягкой кожи. Управдом достал находку — измочаленную, и оттого казавшуюся мягкой, выцветшую, тёмную книжечку. На лицевой её стороне было оттиснуто: «Диплом доктора наук». Слева на развороте надпись повторялась. На правой стороне значилось: «Решением Высшей Аттестационной Комиссии от 30 мая 1962 года (протокол Љ28) Лазареву Серафиму Генриховичу присуждена учёная степень доктора медицинских наук». Ниже стояли размашистые подписи председателя Комиссии и Учёного Секретаря.

Кем бы ни был травник в час кончины — святым, юродивым, или выжившим из ума стариком, — когда-то его имя было напрямую связано с медициной. Павел отчего-то испытал огромное облегчение, узнав это. Словно безнадёжное дело, которым его подельники намеревались заняться в мрачном, полном безнадёжности, доме, всё-таки не было таким уж мертворожденным.

Павел осторожно спрятал диплом покойника в папку, а папку — в секретер.

«Прости», — прошептал он вслух. — «Извини, правда».

- Вот ты где! — Голова Третьякова просунулась в дверь. На лице было написано недовольство. — Помочь не хочешь?

- Что? В чём? — Дёрнулся управдом.

- Установить генератор. Приготовить кофе. Сделать холодный компресс девчонке. Тебе всё перечислять?

- Я иду, — Павел улыбнулся и удивил этим «арийца». — Я уже иду.

***

Свечи плавились: воск стекал тонкими струйками на ветхие столы, стулья, шкафы, на гнилые и кривые половицы. Настоящий воск — пчелиный дар — не чета дешёвому парафину. От таявшего воска по всему мёртвому дому разливался сладкий медовый аромат. Однако он был не в силах перебить запахи сырой дрянной мешковины, источенного короедами дерева, крыс и тысячи засушенных трав. Дом, и при свете дня не вызывавший желания поселиться в нём хотя бы на час, ночью превратился в уродливый замок безобразного чудовища. Тени, убегавшие от пламени свечей, стлались по стенам, танцевали дикарские танцы, бросались под ноги. Павел боялся их. Он боялся всего, что окружало его на болоте — а это и было болото: внутри стен такое же, как снаружи. Потому он не выходил за пределы убежища, созданного Третьяковым.

Тот, в самой большой, первой от сеней, комнате оборудовал что-то вроде штаба. Там разместил все блага цивилизации, выторгованные у экопоселенцев: газовую горелку, турку для кофе, большой армейский кухонный термос, полный овощного рагу (поселенцы оказались убеждёнными вегетарианцами), отличный немецкий бензиновый генератор и две двадцатилитровых канистры бензина — к нему. Экономить топливо Третьяков, по-видимому, не собирался: генератор надрывался на пределе возможностей. Это позволяло освещать штаб и часть сарая, направо от сеней, полноценным электрическим светом. На остальные помещения дома не хватало ни ламп, вкупе со светильниками, ни розеток, ни шнуров-удлинителей. Там горели свечи. Там плавился воск и мироточил мёдом.