Плач богов (СИ)

Говорят, бог шельму метит. И похоже, он прибегает к двум видам, так называемых «меток», и ангельская красота – одна из них, при том самая опасная. Не удивительно, почему в средние века всех красивых женщин называли ведьмами, практически без разбору и какой-либо пощады сжигая тех на кострах (перед этим подвергая страшнейшим физическим пыткам, от которых едва ли бы мог выжить любой иной смертный). По существу, их грядущему поколению сослужили во истину доброй услугой, позволяя последним безнаказанно выделаться на фоне безликой серой массы и тем самым доводить крепкие умы противоположного пола до уровня безмозглых приматов. И не только. Порою опуская так называемый сильный пол до таких низменных граней, переступив которые однажды, обратного пути из оных уже и не сыщешь.

Действительно, дьявольская отрава, от коей не существует ни лекарств, ни какой-либо иной исцеляющей панацеи. И стоявшая перед Киллианом женщина являлась довольно-таки весомой её частью. Помеченный дланью циничных богов падший ангел, от безупречной красоты которой захватывало дух у всяк её узревшего, и не имело значения какого этот счастливчик возраста, либо полу. Мимо таких просто так не проходят, и дай боже при мимолётном погружении в эту колдовскую зелень кошачьих глаз, твой ум останется таким же крепким и ясным, как за несколько мгновений до этого.

Не важно, что эта ослепительная красавица – законная невеста князя Тьмы была твоей матерью. От данного факта легче не становилось, скорее, наоборот. Ещё больше бесило и полосовало по сознанию полной безысходностью. Ведь она не просто тебя породила – в тебе текла её кровь, та самая метка богов, заклеймившая тебя до скончания отмеренного тебе века несмываемым позором проклятого происхождения.

- Я не обязана спрашивать прямого разрешения приходить в дом к своему единственному сыну у кого бы то ни было! Это привилегия принадлежит только мне. И не смей меня равнять с этими девками! Я прихожу сюда не в твою постель и не в надежде что-то там от тебя урвать. И, бога ради, перестань разговаривать со мной, как с подзаборной шалавой! Проявляй хотя каплю уважения, хотя бы за то, что я тебя родила на свет.

Она так и вошла в его спальню, подобно величественной королеве, с горделивой осанкой и вздёрнутым точёным подбородком высоко поднятой головы. Её одежды не уступали по крою и качеству тканей платьям зажиточных аристократок Гранд-Льюиса. Да и носила она их не менее изящно и как подобает истинным леди, подобно высокородной особе, над манерами поведения коей бились с самого её раннего детства специально обученные дуэньи, гувернёры, придворные репетиторы и танцмейстеры. Ни одного вызывающего элемента, вроде слишком глубокого декольте или же яркой косметической краски на круглощёком лице. При чём дешёвой бижутерии она никогда не носила и редко когда-либо пользовалась вообще. Предпочитала жемчуга, завивала тёмный шоколад своей шикарной гривы в мелкие кудри и всё это с сочетанием нежной оливковой кожи, вместе с дерзким разлётом тёмных бровей над более светлыми глазами с поволокой, – создавало ту гремучую смесь смертельной опасности для всяк взглянувшего на неё смельчака, от которой теряли голову куда более опасные представители, так называемого сильного пола. Достаточно вспомнить отца Киллиана, чьё имя большинство горожан и по сей день произносили едва не шёпотом.

- Так ты за этим сюда пришла? Чтобы напомнить, кто же меня породил на свет?

Всё это время, пока он неспешно поправлял на себе кальсоны и проверял наличие воды в угловом бочке умывальника, Адэлия Вэддер, не глядя на сына, прогуливалась во второй половине довольно вместительной комнаты с белеными стенами и потолком. Вроде как делала вид, будто разглядывает самодельные книжные стеллажи по всему периметру холостяцкого жилища, а точнее забитые книгами полки всевозможных мастей, размеров и степени изношенной потрёпанности. И, судя по её реакции, ничего из увиденного и подмеченного, ей не понравилось, не вызвав хоть какого-нибудь уважительного снисхождения, а выложенные на полу под вторым окном не вместившиеся на полках пухлые томики не раз перечитанного чтива, так и вовсе вынудили её красивые, пухлые губки скривиться в брезгливой ухмылке.

- Дело ведь не в том, кто тебя породил, а то, каким ты вырос человеком. И раз тебе так неприятно моё родство, - она обернулась, сложив ладони и кончики пальцев изящным жестом у живота, эдаким «смиренным» жестом святой грешницы, разве что с непримиримым взглядом непреклонной королевы. – Почему не уедешь отсюда? С деньгами твоего отца ты бы мог выбрать себе любой город, а то и другую страну. Может даже стать тем, кем мечтал всю жизнь, вместо того, чтобы перебиваться неблагодарной работой в порту или наёмным чернорабочим на плантациях.

- А что плохого в чёрной работе? Её же должен кто-то делать. Или по твоему разумению, она недостойна тех, кто вырос достойным мужем своего рода?