Плач домбры

Несколько раз видел их Хабрау — юношу и девушку из племени тунгауров. Еще в отрочестве полюбили они друг друга. Жили небогато, скота в семье у обоих было немного. Джигит пас скот, делал, что по хозяйству нужно, девушка помогала матери и снохам, доила кобылиц, готовила еду. Год шел за годом. Кёнсуаку восемнадцатый пошел, Кёнхылыу — семнадцатый. Еще в детстве им сыграли хырга туе, и вот пришла пора, уже осенью они должны были пожениться, сыграть настоящую свадьбу. Но приметил красавицу Кёнхылыу баскак из Орды. Напуганные родители, хоть сердца кровью обливались, согласились отдать дочь за него. Но джигит и девушка сошлись ночью на тайном свидании, стали мужем и женой.

Баскак в стыде и ярости забил двух влюбленных в колодки и продал встречному купцу в рабство…

Оттого ли, что все строки кубаира пронизывала память и боль об Энжеташ, от чувства ли ненависти, что била через край, но в истории этой любви была особенная сила, и, переходя с языка на язык, из кочевья в кочевье, она разлетелась по всей башкирской земле.

После трехмесячного путешествия по кочевьям Хабрау вернулся в становье Йылкыбая и только было дал отдых изломанному верховой ездой телу, как по следу кубаира о Кёнсуаке и Кёнхылыу нагрянул сын ногайского эмира Кутлыяр. Как потом узнали, на след навел Байгильде. Кутлыяр долго ругал Хабрау и, уезжая, пригрозил: «Не две головы у тебя! Смотри, сэсэн, прикажу, и вырежут твой язык!»

В ответ на это сэсэн сочинил песню «Легавый пес Кутлыяра», в которой ногайского мирзу иносказательно приравнял к бешеной собаке.

Упрям Хабрау — если что сказал, от слова своего не отступится. Оттого и жизнь его порою висела на волоске. Но год от года крепла слава сэсэна, и, не будь ему защитой предводители родов, не сопровождай его в пути охрана, давно уже сгубили бы его ордынские головорезы или какой-нибудь их приспешник вроде Байгильде. Но все же несколько лет ему пришлось провести вдали от родного становья.

* * *

Богара видел все это, но защитить сэсэна не спешил. Разумеется, когда Хабрау, проезжая мимо, заглядывал к нему, то принимал как гостя, за глаза о нем худого не говорил. А уж остальное — время покажет. Что для него дорого: горячее слово сэсэна разжигает ненависть народа к Орде, призывает подняться всем родам и свалить ногаев. Богара и сэсэн один воз тянут, одной мечтой живут, но пока об этом знает только сам турэ. Если же ногаи начнут всерьез давить: Хабрау, дескать, из твоего рода, сарышский отщепенец, обуздай его, — тогда и посмотрим. Чтобы с ними в открытую схватиться, силенок еще маловато.

Дела хоть и неспешно, однако идут на лад. Наверное, знает сват Байгильде, что говорит, иной раз и не зря язык чешет. Пять-шесть месяцев назад он сказал по секрету Богаре: «Повезло тебе, сват, от Кутлыяра-мирзы слышал: ногаи-то, оказывается, хотят тебя беем над кипчакскими, усергенскими, бурзянскими и тамьянскими коленами поставить». Богара на это лишь брови нахмурил: «Жди, когда начнут с камня лыко драть». Нахмурить-то брови он нахмурил, но сердце от слов Байгильде мягко толкнулось: сват мог что-то и вызнать, все же дочь у него за ногаем. Окажись это правдой, уж он, Богара, знал бы, что делать.

В это же время один за другим в его кочевье прибыли. вначале высокопоставленный мулла, а следом — даруга[26] тумена. Мулла околицей да обиняком еще раньше вызнал, что Богара с почтением относится к исламу, хвалил его за щедрость в пользу веры. Потом велел созвать всех людей кочевья от мала до велика, прочитал им проповедь и, ведя в поводу кобылу-иноходца, отбыл весьма довольный.

, Даруга обошелся подороже. Сам да еще шесть человек свиты не поднимались от застолья два дня, а потом — хотим, дескать, на табуны кипчакские полюбоваться — выехали в степь и там исходя слюной хвалили трех купленных Богарой в Сарае жеребцов. Пришлось одного из них заарканить и подвести почтенному и уважаемому даруге, чтоб его короста съела. Не обижена осталась и свита, каждому по чину, по достоинству — или бобровая шуба, или богатый чапан, или лисья шапка.

Уехали ненасытные гости, и через месяц Богара был вызван к ногайскому эмиру. Турэ почувствовал себя человеком, который, зажмурившись, бросается в воду. Взял для подношения десять жеребцов, пять десятков овец, верблюда, навьюченного кадками с медом и большими связками переливающейся мягким блеском пушной рухляди, и с охраной в сорок джигитов вышел в путь.

Путешествие, растянувшееся на две недели, оказалось даже удачнее, чем ожидал. Сначала водили из аула в аул, всюду застолья, везде угощение до отвала. С самыми высокими мирзами познакомили Богару, потом представили эмиру тумена.

В большой белой юрте перед лицом тысячников, сотников, высоких вельмож и чиновников в торжественной обстановке от имени хана Тохтамыша эмир присвоил Богаре титул бея, а вдобавок к сему выдал ярлык на тар-ханство.