Плачь обо мне, небо (СИ)

Николай не знал, что с ним происходит, но когда приступ повторился на следующий день уже в картинной галерее, куда он решил отправиться, дабы развеяться, и вызванные к нему врачи, как-то неуверенно перешептываясь между собой, на французском изрекли, что виной всему нарыв в спинных мышцах, он смог лишь молча кивнуть; мозг отрицал поставленный диагноз. Хотелось верить, что это лишь люмбаго, пусть и разум где-то там очень тихо, почти на грани слышимости шептал – от простых прострелов не может быть так плохо.

От простого перенапряжения никто не может оказаться прикован к постели на неделю. И люмбаго на ровном месте не появляется, особенно если не давать нагрузки спине. А если верить тому, что говорили врачи, периодически наносящие ему визиты, и собственному ничуть не выправляющемуся самочувствию, он не встанет ни завтра, ни послезавтра, ни даже, возможно, к середине декабря.

Светила итальянской медицины, которых одного за другим искал граф Строганов, обеспокоенный состоянием воспитанника, только хмурились, разводили руками и прописывали абсолютно бесполезные процедуры. Опухоль в области позвоночника росла; боли не оставляли и днем, и ночью. И даже редкие минуты спокойствия, в которые можно было безбоязненно дышать или присесть, не давали никакой надежды. Николаю казалось, что все вокруг затянуло сизым туманом.

И он боялся написать матери.

Наверняка граф Строганов уже отчитался Императрице, но сам цесаревич сообщить о своем здоровье не находил в себе смелости. За все то время, что прошло с момента его отъезда из Ниццы, он писал лишь единожды – когда прибыл в гостиницу: тогда думалось, что приступ в поезде – лишь случайность. О ней не стоило и упоминать. Но не о том, что происходило теперь.

Пуще же страха встревожить мать было какое-то парализующее нежелание написать брату – тот слишком хорошо видел ложь. Даже за чернилами.

Он давно не «говорил» с Сашей: сначала приготовления к помолвке занимали все его мысли, затем как-то стало не до того. Он отвечал на приходящие на его имя поздравления, отправлял короткие весточки родителям, давая им понять — все идет как нельзя лучше, и его отношения с датской принцессой крепче день ото дня. Он счастлив от того, что его брак будет отличным от союза его родителей, и волноваться им не за что. Но если уверить в этом императорскую чету было несложно, то найти в себе силы о том же сказать брату казалось почти невыполнимой задачей. Строчка, две, три, и новый лист сминался, завершая свой путь в ревущем пламени камина.

Перед глазами плясали фразы, сложенные Сашей.

«Ничего не может быть глупее нашего положения, когда мы едем за границу искать себе невесту. Без Божией помощи мы, конечно, и шагу сделать не можем в этом деле. Не зная и никогда не видав невесты, отправляться к ней, знакомиться — и, слава Богу, если понравится, — а потом сейчас и жених».

Уголок губ дернулся в рваной усмешке.

Надо же, сколь сильна была между ними связь: они говорили лишь через бумагу, бездушную, покорно терпящую любые слова и фразы, но даже так Саша мог с легкостью прочесть то, что Николай даже не пытался вложить между строк. Даже на расстоянии он смотрел в его душу и видел правду. Ту, о которой не имел права знать даже он. Ту, которую надлежало стереть, сжечь, развеять по ветру. Уничтожить.

Перо вывело первую букву, сплетая новые цепочки лжи.

«Если бы ты знал, как хорошо быть действительно влюбленным и знать, что тебя любят тоже…»****

Влюбленным. Он не отрицал очарования Дагмар, не отрицал того, что ее красота пленяла, ее юность и живость порождали тепло где-то внутри, ее голос, с таким смешным акцентом, когда она пыталась произносить русские слова, был приятен его слуху, а легкие прикосновения маленьких рук к лицу дарили спокойствие и нежность. Он был увлечен, был влюблен, был уверен в том, что готов исполнить волю родителей и заключить союз с Данией. Сердце его билось сильнее, когда принцесса открыто улыбалась ему, обнимала, дарила робкие, неуверенные поцелуи.

Но стоило лишь им проститься — образ невесты тут же рассеялся утренним туманом, а пальцы вновь коснулись потрепанного письма в нагрудном кармане. Каждая строка выжжена в памяти раскаленным клеймом, каждая линия, образующая букву, каждый завиток инициала. Он был влюблен в Дагмар, но это чувство было слишком поверхностным и незначительным, чтобы затянуть все раны и заполнить пустоту.

«…Если бы ты ее увидел и узнал, то, верно бы, полюбил, как сестру…»

Саша был неправ — их брак нужен не только двум странам, но и ему, страстно желающему найти покой и излечение, и ей, с таким обожанием смотрящей на него. Он должен был сделать все, чтобы чувство, зародившееся внутри, разрослось достаточно для превращения во что-то крепкое и сильное. Хотя бы вполовину такое же, что и испытываемое к Катерине. Дагмар заслуживала этого.

«…Мы часто друг другу пишем, и я часто вижу ее во сне…»