Плачь обо мне, небо (СИ)

Он желал её видеть. Пусть даже в последний раз. Увидеть, коснуться руки, запомнить зелень глаз и темноту кудрей, изгиб губ, белизну кожи, загадочность улыбки, чистоту смеха. Сказать все то, что так старательно держал в себе, потому что перед лицом смерти отчаянно хотелось жить и разрушить рамки. Стоило только погрузиться в темноту, так любимую его сознанием, как всплывал ее родной образ, ослепительно-солнечный, созданный крупицами его воспоминаний, всех пережитых моментов. Он желал ее видеть, но над его сердцем всегда довлел долг. И долг обязывал до самого конца оставаться тем, кем его назвали по рождению.

Долг обязывал хранить чувства невесты, что уже сутки была здесь. Он рушил и её жизнь.

Мария Александровна поднялась с постели. Она приняла бы любое решение сына, но сердце выкручивала наизнанку его стойкость.

Вошедшая в спальню Дагмар на миг оледенела; от шока у нее отнялся дар речи, и она могла лишь безмолвно искать сходство между человеком, которого так горячо любило её сердце, и тем, что недвижимо лежал на белых простынях – он вновь впал в беспамятство. Она не желала верить, что это Никса – её милый Никса, который хвалил её рисунки, гулял с ней по саду, читал стихи, её дорогой Никса, который сделал её самой счастливой солнечным сентябрьским днем, исполнив детскую мечту, символом которой стало бриллиантовое кольцо. Она хотела закричать – так громко, чтобы разбилось это кривое зеркало, где дьявол показывал ей самый страшный кошмар, желая сломить её дух.

Но это бы не помогло.

Перед ней действительно лежал тот, кому она вручила сердце, душу и судьбу. С кем поклялась разделить жизнь, и, наверное, разделила бы даже смерть.

Если бы ей кто-то позволил это сделать.

Каминные часы показывали без пяти двенадцать.

Александр Александрович вздрогнул, когда ладонь умирающего брата накрыла его запястье: в этой хватке не было прежней силы, а тонкая холодная кожа казалась похожей на вощеный пергамент, но ему почудилось, что теперь он не способен даже пошевелить рукой. Вскинув голову, чтобы увидеть, как брат с широко раскрытыми глазами смотрит куда-то вперед, он замер. Быть может?..

– Папа, – то ли столь домашнее обращение, то ли запоздалое осознание своей слепоты – но Император как-то внезапно растерял свою царскую стать и резко обернулся к пришедшему в сознание сыну; на миг затеплилась надежда, тут же потушенная мутным взглядом когда-то небесно-синих глаз, – береги Сашу, – попросил Николай, непроизвольно сжимая руку брата, – это такой честный, хороший человек.

Стоящая на коленях слева в изголовье постели Дагмар непроизвольно всхлипнула; короткий звук разорвал тяжелую тишину, в которую погрузилась спальня после просьбы цесаревича, но словно бы оказался совершенно незамеченным всеми присутствующими. Крепко зажав себе рот, она даже прикусила ладонь, чтобы хоть немного привести себя в чувство. Не помогало. Рыдания рвались из горла клокочущими, хриплыми звуками, и если бы не желание отказаться признать происходящее, она бы наверняка уже давно дала волю слезам. Но что-то внутри еще заставляло держаться; словно бы если она сейчас потеряет крупицы самообладания, это будет означать конец.

Тот самый, о котором говорили врачи.

В голубых глазах напротив она видела то же чувство. То же нежелание признать. Будто бы одни только их протесты могли победить неизбежное. Великий князь смотрел на нее всего мгновение, прежде чем вновь уткнуться лбом в накрахмаленную простынь, смененную утром. Его широкие не по годам плечи подрагивали; возможно, он не меньше ее самой хотел избавиться от этого гнетущего чувства и необходимости держаться. И все же хранил молчание, спустя несколько минут полностью окаменев в своей скорби. Вздумай кто из художников писать эти минуты, ему бы даже не пришлось просить собравшихся застыть — и без того всё в спальне замерло: Императрица, отказывающаяся даже присесть, Император, поддерживающий супругу и безотрывно смотрящий на осунувшееся лицо умирающего. Казалось, даже пламя свечей, расположившихся на заваленном какими-то свертками, письмами, баночками и трубочками столе, не колебалось, а тиканье часов расплавилось в густом молчании.

Неуверенно дрогнувшая ладонь под теряющими чувствительность пальцами вывела Дагмар из тревожного забытья: рука Николая, ничем не сдерживаемая, все же приподнялась и слепо нашарила лицо принцессы слева, чтобы едва ощутимо, бережно очертить линию от скулы к виску. Правая, более уверенно, но с той же слабостью, все усиливающейся от минуты к минуте, легла на макушку Великого князя. Если бы тот не обладал чуткостью к желаниям и мыслям брата, вряд ли бы понял, что он просит его склонить голову ближе.

– Саша, позаботься.., — шелестящий шепот был едва различим; Николай говорил так, словно он уже чувствовал близость освобождения, — … о Дагмар.

Витая короткая стрелка тяжело сдвинулась, вытянувшись в ровную вертикаль.