Плач по Александру

Отдалась она ему, думается, по той же причине: переиграть судьбу. Освободиться как в русской сказке от лягушачьей кожи, явиться миру в новом обличье. Быть постоянно на виду, общаться с содержательными, интеллигентными людьми, показываться на людях в обществе корреспондента центральной газеты, писателя, разъезжать на зависть исполкомовским сплетницам в машине с правительственным номером. Говорить с любимым о высоком: литературе, искусстве, читать вдвоем стихи, слушать серьезную музыку. Стать музой художника, единственной, самой-самой. Завоевать, увести из семьи…

Все это он отлично понимал. Хватался за голову, назначал сроки для решительного объяснения, прокручивал в уме варианты ухода. До той минуты, пока усмехнувшись покорно-обещающе она не садилась на кровать между трюмо и шифоньером в супружеской спальне и не начинала раздеваться. Все доводы рассудка, «за» и «против», логические построения и прочая муть летели в тартарары.

«Служу единственно одной плоти, ничего за три года путного не написал, недалеко до полной деградации», – размышлял он сидя в шезлонге, глядя сквозь колышимую ветром занавеску на иллюминаторе, как она примеряет в каюте новый купальник.

За время круиза она успела обзавестись поклонником. Занимавший одиночную каюту над нами аккуратный блондин в джинсовой паре, старший научный сотрудник какого-то мудреного НИИ, с которым они познакомились во время стоянки в Саратове, где туристов водили в местный краеведческий музей, не отходил от нее ни на шаг. Обнаружил в ней интересную собеседницу, разносторонне развитую натуру, поджидал во время прогулок по палубе, заводил умные разговоры. Она преображалась на глазах: хорошела, смеялась, бросала на него дымчатые взгляды.

«Черт его знает, – думал он вышагивая вслед за ними по узким палубным переходам, – может, я действительно проглядел в ней что-нибудь особенное».

Годы их связи в творческом отношении были для него провальными – все свободное время занимала любовная канитель. Дежурил, когда возвращался из командировок муж, в скверике напротив ее дома, смотрел на окна их квартиры, цепенел видя сквозь стекла, как она появляется на кухне, возится у плиты. Дома сочинял небылицы, попадался на вранье, переносил скандалы. Не считался с чувствами жены, взрослой дочери. Все положил к беломраморным ее коленям.

Глядя на текущую за бортом воду думал потерянно: как такое могло случиться? Почему я здесь, на чертовой этой посудине? В рабочую пору, среди беззаботных, праздных людей? Куда девалось мое самолюбие, кто вертит беличье мое колесо? Куда я плыву, черт побери?

– Куда плывешь, кунак? – окликал его с кормы весельной лодки обгоняемой «Климом Ворошиловым» темнокожий юноша в черкеске.

– Не знаю, кунак! – откликался он. – Плыву по воле волн!

Они быстро удалялись от прыгавшего на поднятой волне суденышка, черкес торопливо, боком, перемещался вдоль борта, кричал, согнувши рупором ладони:

– Москву знаешь? Далеко до Москвы?

– Далеко! – напрягал он голос. – Волгу сначала проплывешь! – Потом Оку! Дальше по Москве-реке! Плыть и плыть!

«Милый, с кем это ты? – слышалась из-за занавески знакомая интонация. – Скоро семь. Захватить твой свитер в столовую?»

Загадки Иоганна Корба

Как встретила черкесского узника Москва? Какими событиями отмечено начало его новой жизни? Где он обретался, что делал, с кем общался?

Единственное упоминание об этом, мимолетное, вскользь, Игошев обнаружил в «Дневнике путешествия в Московию» секретаря австрийского посольства Иоганна Георга Корба, посетившего в 1698-1699 годах Россию. Одна из страниц «Дневника» содержала описание приема у могущественного в ту пору вельможи Бориса Алексеевича Голицына, на котором автор побывал сопровождая патрона, посла австрийской имперской миссии И. Х. Гвариента.

«После обеда, – писал Корб, – посол с большей частью своей свиты сделал торжественное посещение князю Голицыну желая дружески поговорить с ним. Князь до того был любезен, что приказал своим музыкантам, природным полякам, для развлечения гостей разыгрывать различные пьесы. При том убедительнейше просил посла приехать к нему в деревню, куда он думал пригласить и господина архиепископа развлечься перед отъездом его в Персию. Чтобы показать свои достатки, князь Голицын велел подавать вина различных сортов. Вместе с тем, с целью блеснуть своим гостеприимством, он приказал двум своим сыновьям прислуживать господину архиепископу и господину послу; к ним присоединил молодого черкесского князя, недавно еще похищенного тайно у своих родителей, князей черкесских, и окрещенного. Одна вдова, самая богатая из рода Голицыных, сострадая юноше, разлученному с родителями и лишенного таким образом отцовского достояния, объявила его своим наследником. Учителем у этих молодых людей поляк; они недавно стали обучаться у него языку латинскому. В выражении лиц Голицыных видна скромность, но в чертах черкеса, напротив, благородство и твердость духа, обличающие воина по происхождению».