Плачь, принцесса, плачь

Я же видела эти рисунки с девочкой… я видела, сколько в них ужаса и боли. Глаза бегали по строчкам статей, комментариям прокурора и адвоката. Его фотографии в газете. Везде боль и отчаяние. И ответы… все его ответы. Неужели я влюбилась в чудовище? Я не могла… я должна была почувствовать. А потом имя адвоката, и по телу прошла дрожь, так похожая на удар током. Стиснув челюсти, листала дальше. Пока не прочла о том, что его осудили и признали невменяемым. Отправили на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Это был триумф Дмитрия Белозерова, не позволившего посадить душегуба и подарившего ему, как минимум, три года спокойной жизни вне стен тюрьмы. Люди проклинали Туманова и желали ему смерти в лечебнице, а улыбка Димы не сходила со страниц газет.

Следующая статья рассказывала о побеге жуткого убийцы из тюрьмы и о том, как нашли его обгоревшее тело.

Я не помню, как вышла из интернет-кафе и, шатаясь, пошла к своей машине. Я даже не помнила, как набрала в навигаторе адрес клиники, где лечили Джокера… Костю. Константин Туманов.

И внутри набатом пульсирует — вот теперь ДА! Это его имя. Это он. Настоящий. Всплеск триумфа сменяют мурашки ужаса. Нет, не от того, что я о нем узнала… а от того, что после всего, что узнала, не перестала искать оправдания, не бежала прочь, не звонила в полицию, чтобы сообщить, что особо опасный преступник жив и всех обвел вокруг пальца. Нет. Я ехала в клинику, чтобы узнать больше. И еще… я не верила, что он это сделал. Не верила и все. Он не мог. Я это чувствовала где-то там в глубине души, как и то, что не мог меня бросить. Как и то, что любил меня.

Пусть никто не спрашивает, как? Вот так. Я сама не знаю. И не надо знать. Не надо думать. Я чувствую. Это самое важное. Прежде чем слышать, видеть, осязать, я научилась его чувствовать. Он меня научил. Вольно или невольно.

У Антона Евсеевича, главврача областной психиатрической лечебницы, было совершенно типичное для его профессии лицо. Именно таким я его и представляла. Пожилой мужчина в круглых очках и с густой седой шевелюрой. Он сидел напротив меня за столом, сложив руки корзинкой, и внимательно смотрел мне в глаза. Настолько внимательно, что мне казалось, он рассматривает меня изнутри.

— Прошло достаточно времени, Елена Владимировна, но я хорошо помню этого пациента. Я расскажу вам все, что знаю, надеюсь, это поможет в вашем расследовании. Вы можете задавать вопросы.

— Спасибо, — я выдавила улыбку, стараясь не стушеваться под этим пытливым взглядом. Отпила горячий чай, собираясь с силами.

Конечно, психиатры не экстрасенсы и не колдуны, но у меня возникло стойкое ощущение того, что он прекрасно видит мою ложь и знает, что я далеко не та, за кого себя выдаю.

— Вы, как лечащий врач Константина Туманова, считаете его виновным в убийстве своей семьи?

— Ну я не судья, не следователь. Я не смотрю на своих пациентов, как на подсудимых или заключенных. Для меня они больные люди, которых нужно лечить. Поэтому я не выношу приговоров, вердиктов и обвинений. Я занимаюсь своей работой.

— Но вы считаете этого пациента способным на убийство?

— А почему вы говорите в настоящем времени? Разве Туманов не погиб несколько лет назад?

— Случайно. Наверное, так удобней говорить о ком-то — в настоящем времени. Ну и ваше мнение. Оно же не изменилось?

Врач снял свои круглые очки и протер их платком в клетку. Очень тщательно протер. Каждое стекло по отдельности, и снова надел.

— Костя пережил огромную трагедию. После такого любой человек мог бы впасть в серьезную и глубокую депрессию. Но у него на эту депрессию не было времени. Его швырнули из одного кошмара в другой. Ему приходилось справляться с ужасной потерей и защищать себя от несправедливого обвинения. Когда он вошел в стены этой больницы, он не был способен на убийство.

— То есть вы считаете, что Костя Туманов не убивал свою семью?

Я старалась не нервничать. Старалась справляться со своей ролью журналистки, которая проводит расследование по старому нашумевшему делу.

— Знаете, наша система правосудия далеко не всегда ищет, кто прав, а кто виноват. Иногда она ломает того, кто больше всего подходит на роль виноватого, чтобы закрыть дело как можно быстрее. Тем более, когда подозреваемый не в силах за себя постоять, не имеет связей и денег.

Я откинулась на спинку стула, делая пометки в блокноте.

— Но ведь он был болен? Вы же не держите здоровых пациентов?

Врач усмехнулся и снова внимательно посмотрел мне в глаза.

— А что, по-вашему определению, значит «болен»? Психиатрия — очень тонкая наука и не изучена до конца. Я могу сказать, что девяносто девять процентов людей из тех, с кем я общался, вполне могли бы стать пациентами нашей клиники.

— Но вы же лечили его, а значит, был какой-то диагноз.

— Конечно был. Диссоциативное расстройство личности, которое приводило к психогенной амнезии.

— Что это значит? — я подалась вперед, чувствуя легкие покалывания вдоль позвоночника.