Плачь, принцесса, плачь

Проехав несколько кварталов, увидела вдалеке беспрерывно мигающий неоновый сине-красный свет. Внутри зародилось чувство беспокойства. Наверное, каждый в жизни испытывал это гнетущее ощущение надвигающейся катастрофы. Когда что-то внутри орет и мечется в ожидании очередного кошмара. У дома Димы стояли несколько «скорых» и три полицейские машины. Я бросила свой автомобиль у обочины и побежала туда, расталкивая людей, подбираясь к растянутой ленте, но меня перехватили полицейские. Сдерживая за руки, оттаскивая назад. Остекленевшим взглядом я смотрела, как из дома на носилках выносят два тела, прикрытых окровавленными простынями. Рванулась еще раз, закричала, впиваясь пальцами в дутые куртки полицейских. Где-то раздавался треск рации.

— Убийство и самоубийство. Убирайте журналистов. Никаких интервью. Никакой информации.

Крики справа заставили вздрогнуть:

— Это сестра убитого. Это Мирослава Белозерова. Там. Возле полицейских. Ее не пускают в дом. Снимайте! Берите лицо крупным планом. Мирослава Лазаревна, что вы знаете о случившейся трагедии? Почему ваш отец застрелил Дмитрия и покончил с собой? Ответьте нам!

Что они говорят?! Бред какой-то. Отец мертв? Дима мертв? Этого не может быть. Я же говорила с мамой утром… я же говорила с ней и слышала голос отца.

К горлу подступила тошнота, мимо проехали первые носилки, и мне удалось вырваться из хватки полицейского, подбежать и сдернуть простынь. Я не закричала и даже не вздрогнула, когда посмотрела в застывшие глаза Димы. Опустила взгляд к груди, где на белой рубашке отчетливо виднелась черная дырка, вокруг которой расползлось багровое пятно.

Кто-то подхватил меня под руки и только тогда я поняла, что медленно оседаю на землю.

Глава 22. Мирослава и Константин

В участке было невыносимо холодно. Как в и в морге. Так холодно, что мне казалось, у меня пар изо рта вырывается. И в голове шум. Непрекращающийся вой какой-то персональной сирены. И тревога от него зверская.

— Мирослава Лазоревна, у вашего отца и брата были серьезные конфликты?

Я смотрела на черный кофе в прозрачном стакане следователя. На то, как крошки оседают на дно. Закручиваются в вихре и медленно падают. Красиво и хаотично. Как пепел. Отец любил именно черный кофе. Густой и вязкий. Горький.

Любил, когда я заносила ему в кабинет дымящуюся чашку и тихонько ставила на стол.

— Они не особо ладили. Вроде.

Голова кружится, как будто я на карусели, и слабость дикая, колени подгибаются. Кажется, что я кружусь, как эти черные точки в его чашке. И падаю. Падаю. Падаю.

— Может быть вам известно, какой именно конфликт мог повлечь за собой такую трагедию?

— Нет, — я подняла взгляд на следователя, сминая пальцами шарфик и чувствуя, как безгранично устала. Словно заболела, и у меня высокая температура. Щеки горят, а мне холодно и спать хочется. Только твердо знаю, что уснуть не смогу. В глазах печет невыносимо.

— Простите, что задерживаю вас, но я обязан задать вам вопросы. Так положено.

Так положено. Звучит как какой-то приговор. Где-то и кем-то положено задавать вопросы кому-то, у кого больше нет семьи. У кого она рассыпалась на мелкие осколки, и теперь они валяются где-то в холодильнике на разных полках и ждут, когда их окончательно закопают в землю. Я даже не знаю, как правильно их похоронить… после всего. Рядом или нет. Надо у мамы спросить, когда она придет в себя. Если придет. Была семья и нет ее… А была ли семья?

— Конечно, задавайте. Я просто хочу домой. Я очень устала. И мне плохо.

— Я понимаю, — сочувствующий взгляд следователя не вызвал никаких эмоций. — это ужасная трагедия. Еще и в вашем положении.

— Положении?

— У вас брали анализы в больнице. Мы запросили результаты. Нам положено все проверять для полной картины. Чтобы… ну чтобы исключить… Вы, конечно, все рассказали: и где были в это время, и… ну вы ж понимаете?

Я смотрела на него, а он расплывается перед глазами в белое пятно.

— Нет. Не понимаю. И что с моими анализами? Какое это имеет отношение к… смерти папы и Димы?

— Никакого. Просто исключали варианты. Такое дело. Сами понимаете. Мы должны были быть уверены, что все произошло именно так, а не иначе. Исключить других подозреваемых. Это стандартная процедура, Мирослава Лазаревна.

— Проверили?

— Конечно.

Он что-то печатал на компьютере, потом снова отпил свой кофе.

— Вы знали о том, что у вашего брата были связи с мужчинами?

Я посмотрела Круглову в глаза и усмехнулась. Усмешка, видимо, получилась мрачная, и тот поморщился. Зеленый еще. Его начальник более цепкий, с бультерьерской хваткой. А этот пока не научился с людьми говорить.

— Знала.

— Думаете, именно это могло спровоцировать такую агрессию со стороны вашего отца?

— Я не знаю. Отец был очень спокойным и уравновешенным человеком. Возможно, они поругались, и, — я судорожно выдохнула, — и Дима что-то сказал. Боже! Я не знаю, почему это произошло. Понимаете?! Я не знаю! Я домой хочу.