Плач третьей птицы

Настоятельница обводит яркой помадой нос виновницы, чтобы предать позору за разбитый носик чайника; за грубое слово заклеивает скотчем рот; вешает на грудь доску с надписью я ропотница; игуменская власть практически безгранична: ни тебе контроля, ни отчета, ни профсоюза, ни вышестоящей организации; соблазн господствовать над наследием Божиим[187] велик, а человек слаб, потому и надувает щеки, став начальником, наказывает, угрожает изгнанием, изощренно смиряет, т.е. подвергает унижению, которое никогда никого не исправляет, а, напротив, порождает скрытую злобу, лукавство и прочие неблаговидные свойства извивающегося под прессом червя.

Грех находит прощение у Бога, но злоба и ненависть отдаляют от Него человека, и горе тому, кто внушил их другому[188]. Пьянящее чувство безграничной власти изобретательно и затейливо: можно, например, построить братию и заставить хором повторять я – ничтожество[189], можно наказать трехчасовым стоянием на коленях, можно распорядиться о падении ниц всякий раз при встрече со своей особой, можно предписать Великим Постом при полном воздержании от пищи очистительные клизмы, в целях истончения плоти, а заодно и удушения всякой способности к сопротивлению.

В большой моде подкрепляемое именами афонских старцев[190] требование слепого послушания, грозящее обернуться послушанием слепого, ибо учащие тому, оперируя громкими именами и цитатами, на практике послушания не проходили никакого, хотя бы потому что негде было его проходить. Священник небрежно обрывает монолог о мучительных сомнениях: о чем тебе думать? за вас думают вожди братства![191].

Находит применение метод промывания мозгов, как в фильме «Пролетая над гнездом кукушки»: публично, с шутками-прибаутками начальствующего при дружном хохоте присутствующих, вскрываются и анализируются грехи избранной жертвы, узнанные на откровении помыслов[192]; цель та же, что и в фильме: на корню пресечь всё живое, нестандартное, своеобразное, препятствующее руководству вольготно, без помех манипулировать театром марионеток, в котором все услужливо исполняют распределенные роли.

Духовник женского монастыря, объединяясь в данном случае с настоятельницей, порицает сестер: мы вас заставляем читать святых отцов, мы требуем послушания; как неуместно для семьи Христовой противопоставление: мы – вас, расставляющее «вождей» и безличное стадо по разные стороны баррикады.

Один игумен (и один ли он?), выполняя исключительно руководящие функции, хвалится: я закончил сев… я провел отопление… ярасписываю храм… а провинившемуся послушнику чванливо объявляет: ты мне не нужен! Ничуть не лучше употребление где надо и не надо местоимения мы, означающего то же самое я в стиле императорских указов; эта манера отражена в романе Олеси Николаевой «Мене, текел, фарес»: мы встречали владыку… наш наместничий долг… мы болеем, у нас насморк.

Одна игумения со вкусом произносит: мои собственные сестры, а инокине, намекнувшей на крепостные порядки в монастыре, с обезоруживающим цинизмом ссылается на ответ в аналогичном случае преподобного Амвросия Оптинского: твое положение хуже – крепостные роптали, а вам нельзя.

Другая в знойный полдень, когда сестры после двадцатиминутного обеда возвращаются в поле окучивать картошку, не стесняется шествовать мимо них с книжкой к озеру, в сопровождении келейницы, понуро волочащей шезлонг и зонтик.

Третья в целях сугубого устрашения вызывает провинившихся на ковер после полуночи, вырывая из первого сна, как следователь НКВД; утром матушка, разумеется, отдыхает часов до десяти, в отличие от жертв, поднимаемых в пять, по уставу. Четвертая, выслушав неприятные для нее помыслы, направляет к знакомому психиатру, а та пугает курсом лечения известно где.

Пятая невозмутимо пресекает всякие жалобы на нездоровье: тяжело? терпи, умрешь на послушании – сразу в рай попадешь! Иногда тем и кончается: послушницу, страдающую тяжелой хронической болезнью, подлечиться не отпускали, а когда, наконец,благословили, оказалось поздно, и девушка скончалась, правда успели постричь, в больнице. Игумения, вопреки ожиданиям сестер, ни виноватости своей, ни раскаяния не обнаружила, напротив, возвращаясь с кладбища широко перекрестилась и удовлетворенно молвила: «слава Богу, еще одну проводила!».

Юный Паисий Величковский, когда новый игумен позволил себе ударить его по лицу, немедленно покинул обитель в Любече, хотя для этого и пришлось по льду перейти Днепр. А нынче бывает, вдруг ни с того ни с сего наместник на исповеди приступит к столь же юному, как святой Паисий, послушнику с требованием раскаяться в пакостнейших грехах, уверенно аргументируя разгул собственных гадких фантазий: вижу по глазам! тут уж психика надламывается и конфликт завершается дурдомом, к сожалению, для послушника; восторженные идеалы – преподобный Сергий, старцы, любовь – не выдерживают столкновения с извращенной жестокостью реальных отцов.