Плач третьей птицы

Она давно монахиня, но, как и многие, наипаче дорожит скорбным периодом послушничества, пребыванием под спудом, изнеможением, конфликтами и даже внутренней пустотой, когда погибала, погребенная под обломками своего прежнего ничем не возмутимого благочестия: «юнейший аз есмь и уничижен… ни на что не променяю». Ведь именно тогда она узнала правду о себе: увидела подлую наклонность к предательству, ничтожество бессильного духа, наглое плебейство плоти. Но главное – на самом дне выстраданной нищеты открылся смысл хорошо знакомых слов псалмопевца о Боге, спасающем от малодушия и от бури[162].

Наедине с медведем

Так и душа моя идет путем зерна:

Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.

…Затем, что мудрость нам единая дана:

Всему живущему идти путем зерна.

В. Ходасевич.

Говорят, цель лишает свободы. Взыскующий иноческого жития, еще в миру подвизавшийся в бдении-пощении, а особенно в чтении святоотеческих писаний, твердо знает и тем самым заведомо себе и Промыслу предписывает: главное в монашестве – нерассеянная молитва, соединяющая с Богом. Молитва же требует уединения, тишины, покоя и времени – ни один монастырь не дарит этих привилегий прежде, чем насельник, вернее, насельница[163]выработается, постареет, поболеет; в любом случае новоначальным на такой расклад надеяться не стоит.

Рассказывают про одного архимандрита, юношей вознамерившегося поступить в Псково-Печерский монастырь; первым послушанием ему определили уборку туалетов – он оскорбился и со словами «я молиться пришел, а не г… возить!» покинул славную обитель. Может быть, он не слышал об Иоанне Дамаскине, исполнявшем это послушание в течение двух лет, ни о епископе Афанасии (Сахарове), тоже, по странному сближению, великом церковном гимнотворце, который многие годы в лагере бессменно состоял ассенизатором.

Всякий новоначальный, намеревающийся не «попытать счастья», а всерьез проходить монашество, оказывается в обстоятельствах прямо противоположных собственным ожиданиям и отнюдь не способствующих возвышенным порывам: тяжелая работа, перенаселенная келья, бездарное начальство, абсурдные приказания, глухое непонимание… бывает и настоящее преследование, которое порой невозможно понять и объяснить, потому как ведь от своих, от православных, единомысленных и даже монашествующих.

«Как христианский младенец крещается водой и Духом, иначе не может быть христианином, так и младенец-монах крещается крестом – иначе не может быть монахом» – сказал в видении послушнице Марии Сам Спаситель во время неожиданных скорбей, обрушившихся на нее из-за клеветы, порожденной завистью. А горячо любимая, благородная и добрая игумения, зная правду, всему поверила – почему[164]? Почему столько издевательств и клевет понес от архиерея, притом хорошего же человека, митрополит Филарет (Амфитеатров)?

Почему в Оптиной, в той Оптиной, в непосредственной близи от моря света и тепла, согревавшего всю Россию, мучился всеми забытый голодный и холодный отрок, будущий старец Гавриил (Зырянов)? Почему, в конце концов, ожесточил Господь сердце фараона[165]? Конечно, чтоб не скоро забыли цену избавления; чтоб познали верность Господа и истинность Его обетований; чтоб испытали, сколь безгранична и могущественна Его милость к избранным Своим, трусливым, малодушным и жалким; наконец, чтоб помнили – самим, не имея ни средств на выкуп из плена, ни сил на борьбу, ни организации, ни единства, не сделать бы и первого шага.

Фараон в книге «Исход» выступает не просто как царь, правитель; согласно египетским верованиям он считался воплощением верховного солнечного божества Амон-Ра; как ложный бог, фараон олицетворяет всю богоборческую сущность мира[166], всё зло, воюющее на Бога истинного[167]. Побеждает фараона Сам Господь; народ же может только следовать за Ним, туда, к Чермному морю, за которым – свобода. Так каждому из нас, по выражению святителя Григория Нисского, предстоит осуществить переход через бурное море жизни, временами черное и мрачное, и желательно свершать свой путь без удивления, т. е. без сетований и стенаний.

Мы пережидаем скорби как нечто временное, как препятствия на пути, между тем они и есть путь, так нам суждено[168]. Можно уйти в пустыню, скрыться от людей, спрятаться от государства, политики, культуры, но некуда сбежать от себя: ибо призваны мы восходить к Небу по вертикали, а отягощающая горизонталь – самость наша, внутренняя запутанность, связанная с наследственностью и воспитанием, с ошибочными психологическими, социальными, нравственными установками.