Плач третьей птицы

Вряд ли толстошееевская беспринципность, наглость и напористость являлась исключительной редкостью, как считал авторДивеевской летописи архимандрит, впоследствии митрополит и священномученик Серафим (Чичагов; † 1937); просто свистопляска, связанная с этой фигурой, получила широкую огласку и вошла в историю. Однако и другие монастыри претерпевали нечто похожее, не только женские: к примеру, о. Моисей (Красильников), ученик старцев Льва и Макария, получив назначение управлять Тихоновой пустынью, сильно желал иметь, по образцу родной обители, старца, и взял его с собой из Оптиной; этот Порфирий вскорости стал тянуть одеяло на себя, воздвиг множество пакостей на игумена, перебаламутил братий и на годы лишил монастырь драгоценного единомыслия.

Один вдумчивый игумен, посетив, по давнему знакомству с настоятельницей, женский монастырь и побеседовав с насельницами, устало вывел: «старцев нет, а где они есть, то лучше бы их не было»; эту матушку, вконец истерзанную долгим безысходным конфликтом, Господь утешил чудом: в Лавре она подошла под благословение к незнакомому старенькому протоиерею, который, впервые ее видя, вдруг сочувственно и нежно произнес: «дорогая, потерпите, пройдет… всё оттого что устава нет о духовниках».

В самом деле: если древние уставы провозглашали невмешательство в исключительные права игумении, то более поздние о проблеме умалчивают, и вряд ли по причине всеобщего благополучия; на монашеском съезде 1909 года святой старец Алексий Зосимовский не случайно же предложил, чтоб священники, назначаемые в женские монастыри, давали обязательства действовать в строгом духе церковных канонов, соображаясь с указаниями настоятельниц, которым принадлежит главное духовное руководство инокинями[327].

О покаянной дисциплине

Но жизнь, к несчастью, коротка,

А путь до совершенства дальний.

Нужна помощника рука.

В. Гете. Фауст[328]

.

Исповедоваться не учат[329]. Руководства и перечни грехов конкретны, но поверхностны, а толстые тома на эту тему обстоятельны и подробны, но не очень-то применимы к обычной рядовой исповеди. Каждый пережил при обращении акт отречения от греха: буря, катарсис, очистительные слезы, радость примирения; процесс покаяния не должен прекращаться никогда, однако еженедельно претерпевать кризис и выражать чувства на той же высочайшей мучительно-радостной ноте немыслимо.

Увы, в монастыре исповедь из-за частого причащения превращается в рутинную обязанность и не означает духовного и даже душевного усилия; перед исповедью кто-то может обронить: ой, еще грехи придумать надо! означает – списать с книжки; пик честного самоосуждения, искреннего сокрушения и горячего плача редко совпадает с моментом общего говения, и на исповеди порой произносятся лишь сухие, холодные, дежурные слова.

Уставы о покаянной дисциплине говорят мало или не говорят вовсе: то ли потому, что она считалась само собой разумеющимся делом, не нуждающимся в регламенте, то ли по причине ее сугубой индивидуальности и интимности, хотя, как известно, христианская исповедная практика сложилась в монастырях.

Именно монахи кардинально изменили само понятие греха, изучив его психологию, технологию приражения и законы развития; в монашеских творениях, писанных из опыта сердечной боли и жестокой борьбы, человек видел самого себя, познавал темные глубины души и учился откапывать корень внешних порочных деяний и злоключений внутри, в области собственных чувств, мыслей и побуждений[330].

Правила Василия Великого предписывают раскаявшемуся исповедать грехи духовному отцу[331]; устав Иоанна Кассиана призывает юного инока всё открывать своему старцу[332]; понятия духовный отец и старец вначале, очевидно, совпадали, но, соответственно ухудшению нравов, от эпохи к эпохе видоизменялись.

В Лавсаике, в текстах Макария Великого, Иоанна Златоуста под словом старец несомненно подразумевается убеленный сединами благодатный муж, умудренный многолетней практикой подвижничества, просвещенный Духом; он становился, опираясь на особенные дарования, посредником между учеником и Богом, наставником, заступником, ходатаем о прощении грехов, молитвой избавлял от искушений, смывал с души всякое смущение и даже принимал на себя бремя страсти, мучившей кающегося; из глубины веков перешла и в древнерусский чин исповеди формула: «на моей выи согрешения твоя, чадо, и да не истяжет тебе о них Христос Бог, егда придет во славе Своей на суд страшный»[333].

Старец начального, отшельнического периода, опасаясь нарушать уединение – неотъемлемое условие духовного преуспеяния – имел всего одного-двух, много трех учеников и принимал их на исповедь не часто, обычно раз в год; да и монашеское племя было еще не так многочисленно. В первых (келлиотских) монастырях старец управлял духовным развитием иноков наряду с игуменом; в малолюдных обителях этим занимался только игумен.