Плач третьей птицы

Тенденция захватить и применить в личных целях порой посягает на самое святое и тайное: общение с Непознаваемым; в 80-е годы один подвижник, получив первый мистический опыт[543], счел его собственным достоянием, доступным управлению, и прибегал к разнообразным манипуляциям, усиливаясь удержать неизъяснимую сладость экстатических высот: не спал, добиваясь остроты восприятия, взвинчивая и нагружая нервы, ничего не ел кроме кефира, облегчая дебелость плоти, на вопрос «что читаешь» с выражением отвечал «Иисусову молитву». И неправда, книги читал, к сожалению, лишние, изучал индуистскую и буддистскую практику дыхания; потом стал применять наркотики, вошел в соответствующий круг знакомств и покатился до ужасного конца. В те же годы другой мистик, не пожелавший в аскетических трудах и делании заповедей терпеливо ожидать наития благодати[544], ушел из Церкви к пятидесятникам-харизматикам добывать легкий хлеб сомнительного происхождения.

Да не подумает кто-либо, предостерегает преподобный Нил, что без труда и легко достигается преуспеяние в нестяжательности; нужна не вынужденная, а добровольная решимость довольствоваться малым, отказавшись от всех завлекательных приманок, пустых забот, наслаждений, сложив с себя многосложные путы житейских уз. Исполнение обета нищеты не требует отказа от материальных вещей, напротив, уклоняясь от необходимого, чего Господь никогда не лишает, рискуем впасть в кичливость мнимого любомудрия[545].

Но если оставить болезнь без внимания, считая маловажной, она, закравшись в сердце, бывает гибельнее всех[546]; ужасающий факт: после реформы 1861 года многие русские афониты – до двадцати человек из одного монастыря! – соблазнившись земельными наделами, возвратились в свои деревни и пахали как простые мужики[547]. Не напоминает ли (пример святителя Григория Нисского) обезьяну, наряженную балериной; в маске танцовщицы она производит подходящие телодвижения, но как только кидают на сцену орехи, бросается к пище, содрав с себя человеческие доспехи.

Неспокойный иеромонах Д., взятый из обители на приход, купив дом с садом-огородом, умиротворяется и на глазах оживает, вдохновленный мощным стимулом под названием частная собственность; она покоряет, тянет, завлекает; «еду мимо освещенных окон, таких теплых и уютных с виду, и щемит сердце: этого у меня не будет никогда» – признается матушка Н.

В чине пострига, предваряя обеты и как бы указывая на принцип их исполнения, следует вопрос отрицаеши ли ся мира; ответить на него легко и просто, ведь с момента крещения или обращения мы сбегаем из мира в храм, под надежную защиту божественных чудес, и здесь, среди своих, обласканных Небом за благочестие, всё сильнее презираем и поносим этот самый мир, откуда вышли, чуждый, грешный и прелюбодейный, хоть бы он сгорел совсем вместе с сонмищами непокорных истине и потому больных, голодных, несчастных, обреченных геенне.

Но вот Исаак Сирин предлагает прежде осмыслить понятие; мир есть имя собирательное, обнимающее собою страсти: желание богатства, телесное наслаждение, желание чести, желание начальства, желание власти, желание славы, желание нравиться, страх за тело[548]. Кто посмеет утверждать, что мир в нем умер? Роскошь монастырского убранства в виде дубовых гарнитуров, необъятных кожаных диванов, натуральных ковров, мраморных лестниц обыкновенно оправдывают тем что не прилагают сердца[549], но тогда зачем? приличие, престиж, удобство – категории для нас не подходящие.

Далее, телесное наслаждение компенсируется блаженством чрева; монастырская трапеза славится непревзойденным искусством обойти любые ограничения устава, чтобы утешиться едой, приготовленной даже без масла; монах вообще способен извлечь столько удовольствия из куска ржаного хлеба с солью, что и не снилось самому изобретательному гурману с его устрицами и, как их там, лобстерами. Често(власто)любие выявляется ропотом: ведь «если б я был (а) настоятелем, таких безобразий нипочем не допустил (а) бы».

А страх за тело! монастыри изводят немереные средства на платные клиники, врачей, приборы и лекарства: стыдно и недостойно инока руководствоваться пошлейшим американским заклинанием «береги себя», популярным теперь и у нас, однако, усомнившись в надеждах на медицину, рискуешь прослыть бесчеловечным еретиком. Хотя, например, далеко не молодая мать Л., лет тридцать назад отказавшись от всяких лечений, болеет не чаще, а реже прочих, при первом чихе горстями принимающих таблетки.