Плач третьей птицы

Угроза серьезной болезни вызывает дикую панику; подобно язычникам мы никак не уразумеем, что «дни нашей жизни сочтены не нами»( Шекспир). «Одна монахиня мне написала, что страдает и если не сделает операции, то умрет; я отвечаю ей: имей веру, возложи всё на Бога, предпочти смерть; она присылает мне ответ, что болезнь повернула вспять»[550]. Признак духовного преуспеяния – малоуважительность страха смертного, а всякому живущему нечисто вожделенна жизнь временная[551]. Элементарное пренебрежение земной суетою[552] тоже проверки не выдерживает: помнится, один молитвеннейший, на вид духовнейший игумен совершенно потерял лицо, всего-навсего опаздывая на поезд.

Утратило свою привлекательность вожделенное для христиан странничество, не буквальное, как образ жизни, но как образ мышления и поведения: всякая чужая страна их отечество, и каждое отечество для них чужое, писал святой Иустин Философ. Странник нищ, весел и всегда готов отправиться в путь: бедняку собраться – только подпоясаться, говорит пословица; странник свободнее всех; у него ничего нет, он не боится ничего потерять и значит его не за что подцепить. Древние святые вели такую жизнь, бездомную, бесприютную, скитальческую, не имели ни крова, ни закрома, ни ложа, ни трапезы, ничего кроме тела[553].

Монахи бежали в пустыню; в пустыне возрастал Иоанн Креститель; в пустыню Дух вёл Спасителя для испытания и укрепления; Моисей в пустыне беседовал с Богом, а пророк Илия в пустыне же узнал Господа в гласе хлада тонка[554]. Пустыня символ вольного пространства, бескрайней, безлюдной и безвещной дали, открытой до горизонта, в ней действуют иные законы, нет места обыденности и дешевым соблазнам, но она таит в себе риск и вызов: приходится остаться наедине с собственной удобопреклонной ко греху природой, с тонкой силой тьмы, пребывающей в сердце, с прежними нравами и помыслами, которые повлекут и закружат именно в том, от чего бежишь и отрекаешься[555].

Не обязательно для монаха пребывать вне людей и мира, важно уйти в пустыню безстрастия[556] отвергнувшись себя[557]. Отречение половинчато и несовершенно[558], если не простирается до главных имений, сокрытых в нашем многочисленном, многоликом я, всегда желающем вопреки Евангелию пыжиться и утверждаться. Стяжанием является всё что имеет общение с душой, а всё, что имеет общение с душой, пойдет в будущий век[559]. Протиснется ли в игольные уши[560] верблюжий горб наших убеждений и заблуждений, если и в веке сем он клонит нас к земле, лишая маневренности и свободы.

Как часто мы сами стоим у себя на пути со своими достоинствами, знаниями, воспоминаниями, любимыми друзьями, фильмами и книгами, ворохом пристрастий и неприязней, на нихже стоим и утверждаемся; замечено: некоторые, например, бывшие учительницы, как правило, к монашеству непригодны, у них слишком большое имение: интеллигентство, добрые дела, репутация и как следствие – непроницаемое самоуважение.

Монашество требует освобождения от всего, что обременяет, будоражит и томит наши мысли и ощущения; «если вцепиться в семью, политику, науку, христианство обращается в шутку; в формуле «Христос плюс еще что-нибудь» второе слагаемое по мере возобладания Христа необходимо умаляется, сходя к нулю»[561], чтобы сердце ни к чему не прилеплялось[562]. Единственный критерий зрелости – минование не только боязни житейских превратностей[563], но и страха смерти, готовность разрешиться и быть со Христом[564]: «уничтожь в себе всякое разделение, пусть будет весь человек собран воедино и всецело устремлен к Богу»[565]; иначе не осуществить монашества.

Рассеянность эмоций и помыслов делает человека бессловесным рабом обстоящего разноречивого мира; ничем не лучше одержимость какой-нибудь одной целью, порабощающей страстью, т.е. собой. Предпочтителен третий способ существования, когда все силы, все мысли, все желания устремлены к Богу[566]. Это и есть истинная простота[567], населенная ангелами, подразумеваемая в известном афоризме: концентрация на единственно ценном и важном, а не бедность чувств, не темнота воззрений, не высокомерная слепая пошлость, игнорирующая тайну и щедрая на рецепты. Тот монах, кто живет для Бога, и притом для Него одного, сказал святитель Григорий Богослов.

По мере веры [568]

Мой дух! доверенность к Творцу!

Мужайся; будь в терпенье камень…

К. Батюшков.

Я христианства пью холодный горный воздух…

О. Мандельштам.