Плач третьей птицы

Но вот главная беда: когда вера пропадает, человек закрывается для Бога: художник пишет портрет царя, пристально вглядываясь в его лицо; если же царь отвернется – тогда невозможно писать живописцу[602]. Вся забота сатаны заключается в том чтобы убедить человека что Бог не заботится о нем[603]; отсюда и страхи, паралич воли, слабость физическая: сколько вера цветет в сердце, столько и тело успевает в служении, говорит Лествичник. Вера – открытие дверей для божественного творчества, разрешение Богу действовать, принятие Божьего интереса как своего, даже с риском нарушения моих личных земных интересов[604].

Тот же Алексей Федорович Лосев, монах Андроник, арестованный чуть ли не в день пострига, в лагере сильно унывал, плакал, роптал и недоумевал, мучительно отыскивая смысл в крушении «объективных ценностей жизни», триумфе хама, наглом торжестве примитива, вульгарного вкуса: зачем? разом лишился книг, науки, кабинета-кельи, духовника, прекрасного верного друга – сестры-жены, зачем?

Зачем злосмрадная атмосфера барака, отупляющая мозг, истязающая утонченную, возвышенную душу, совсем не знакомую с низменной разнузданностью, садистской лютостью, зачем? даже Вольтера цитировал: если Он не может избавить от скорби, Он не Всемогущ, если не хочет, не благ…[605].

Вечным воплем к Небу о несправедливости, горестях, несчастьях, царящих в мире, заглушается кроткий ответ Того, Кто подкрепляет изнемогающего, Кто не воспротивился, не отступил назад; Кто предал хребет биющим и ланиты поражающим, Кто лица Своего не закрывал от поруганий и оплевания[606].

Если вездесущий Бог ведает всё, Он знал, как поступит Авраам (с Исааком), зачем же мучил его? Да, но Авраам не знал, выдержит ли испытание, отвечал блаженный Августин. Таково Его милосердие: Он не удовольствий и наслаждений желает Своему созданию; Он хочет соделать нас сотрудниками Своими, достойными Его избрания, чтобы нам иметь участие в святости Его[607], и применяет меры, какие считает целесообразными.

Сколько душевных сил бездарно тратится на противление, ропот, на борьбу за легкость бытия; почему мне косить, доить, кидать навоз, копать, падать от усталости, терять здоровье, а не вышивать сидя, водить кисточкой по доске, тянуть четку в келье или руководить. Иные с ужасающим в монахе цинизмом похваляются, как ловко умели смолоду избегать общих, физически тяжелых работ. Что ж, и уклоняться в нашей воле; Бог устрояет случаи ко спасению, но подчиниться им с большей или меньшей готовностью зависит от нас[608]; потому и говорят: несовершенный делает что может, а совершенный – что нужно.

Похоже, самых возлюбленных, избранников Своих, таких как супруги-монахи Лосевы, Он подвергает сугубым скорбям, со стороны кажется, не выносимым; кто знает, не для того ли, чтоб никаких ценностей, научных, культурных, душевных, не осталось у них, кроме веры, надежды и любви. Собственно, вера и есть любовь: нельзя стремиться к истине, не любя ее; она открывается только любви, которая сильна как смерть, испепеляющая всё чуждое ей[609].

Вера есть одновременно и надежда, горячее упование только на Его милость; «ограничение надежды принадлежит незрелому и фарисейскому образу мыслей гордых своими постами, своими десятинами и продолжительностью молитв своих»[610].

Страдания – мегафон Божий[611], Его посещение, дар участия в страданиях Христовых[612], потому и наши несчастья должны иметь важный, может быть, не здесь постижимый смысл. Но мы не желаем согласиться что так нам суждено[613] и расцениваем скорби как странное приключение[614], как досадное препятствие, с чем жить нельзя, а можно лишь переждать или обойти, перешагнуть, смести с дороги. Пшеничное зерно не хочет умирать[615], предпочитая оставаться при своей жалкой одинокости, цепляясь за убогую малость привычного теплохладного ритуала.

Иногда задумываешься, что останется, лишись мы нашего плотного и густого православного быта, с елками и вербами, пасхами и куличами, панагиями и крестными ходами, акафистами нараспев и молебнами; не убаюкивает ли он, не становится ли самодостаточен в своей авторитетной правильности, лишенной кризисов и потрясений, оттесняя Христа за стены размеренного родного уюта.