Плач третьей птицы

Внешние условия имеют мало значения; мать Л. получила пламя, когда закупала продукты для монастыря, и была вне себя от счастья; на другой день, с целью остаться в келье и молиться, солгала, сказавшись больной… и радость прекратилась. Обычно, сподобившись высочайшего благородства, мы через один или два дня теряем его, погашая бурею житейских дел, уклоняясь в чувственное[667]. Недаром духовные старцы так до тонкостей осмотрительны, опасаются небрежного слова, вредоносного взгляда, лишнего куска.

Внимательная молитва требует самоотвержения, а на самоотвержение решаются редкие[668], и здесь причина тотального оскудения, обозначенного многоопытным владыкой Антонием Сурожским: может ли еще молиться современный человек? Внимательная молитва – это конец простой, приятной, рассеянной жизни с ее невинными удовольствиями: покушать всласть, побездельничать, посудачить, послушать музычку, полистать журнальчик: вокруг столько интересного, увлекательного! Блажен, чьи мысли не имеют куда бродить[669].

И уж совершенно необходимо прежде чистой молитвы исполнить первую и наибольшую заповедь: возлюбить Господа Бога всем сердцем, всей душой и всем разумением[670]; опьянеть от любви к Нему[671]: испытывать не только, по Дионисию Ареопагиту, приязнь,\ag0aph, но вожделение, 2erwq[672], а по святому Максиму даже страстную преданность Богу[673]. А затем уж естественно угомониться[674], то есть ничего не ожидать, ничего не искать своего, вверяясь лишь воле Божией, любому времяпрепровождению предпочитать общение с Христом, в Котором свет, и премудрость, и радость, и всякое утешение.

Приют для неудачников

Вот так я обрел свою юность, в проигранной битвы тумане,

Вот так я обрел свое сердце, войдя к пораженью в обитель.

Мы вышли на битву под стягом свободным,

Мы жаждали радости, а не победы,

Мы долго топтались на поле бесплодном…

Вопрос – в ожиданье, а в битве – ответы.

Г. К. Честертон[675]

.

В монастырь больше тянутся идеалисты и романтики, непрактичные, неделовые, кому не так уж трудно расстаться с имением ради совершенства[676]; но обещанное блаженство не приближается, а удаляется, как горизонт; «ах, батюшка, никак не становлюсь лучше, зачем только живу в монастыре!» – «Удивляюсь твоему оптимизму, – отвечает духовник, – вот И. пишет, что стала хуже, много хуже»…

Трехмерный ум напрасно тщится протолкаться к тайнам божественных установлений; за минутным вдохновением, только вообразишь что чего-то добился, куда-то взошел, что-то обрел, удушливой волной находит искушение и, захлебываясь, тонешь, и нету крыльев, ни почвы под ногами, не видно смысла, творческого роста, какого-нибудь развития…

Обычная горькая драма осознания неосуществимости евангельских заданий и недостижимости цели, переживаемая в той или иной мере всяким христианином, для монаха, рискнувшего всем, должна оборачиваться и вовсе трагедией. Нет страдания более жгучего, чем любовь к Богу, утверждает преподобный Исаак Сирин, следом однако добавляя: Господи, удостой меня испить из этого источника![677].

«Ой, а правда у вас балерина из Большого театра живет? – спрашивает девушка на почте, – говорят, у нее личная жизнь не сложилась, так она в монастырь пошла?». Сестры, в том числе и бывшая профессиональная певица, чья биография, очевидно, дала повод к слуху, от души повеселились: «ничего себе; в Большом театре – и не сложилась жизнь!».

Поначалу возмущает устойчивость расхожего предрассудка, дескать, куда ж деваться бедолагам, не умеющим выигрывать, равнодушным к большим деньгам, пренебрегающим карьерой, не расположенным к браку, больно обжегшимся при попытках разжигать чужие костры… Но с течением времени соглашаешься: да, правда, монастырь – приют для неудачников. Впрочем и Господь наш, как давно замечено, потерпел, с точки зрения преуспевающего обывателя, беспримерный жизненный крах: ничего не нажил, дома не построил, сына не родил, деревьев не сажал, семьи не имел, никем не понят, всеми предан, позорно убит.