Плач третьей птицы

Гениальных монахов раз-два и обчелся: церковная память за две тысячи лет сохранила так мало имен: святцы уместятся в одну тонкую книжечку. И пусть только эти имена важны, значимы, весомы, только они есть, только о них, редчайших, об их удачах и срывах произносится от века всякое слово[686], только по ним, истинным христианам и монахам, должно судить о христианстве и монашестве[687]. Но и тысячи других, безвестных, в разные времена населявших обители, не без пользы свершали земное странствие: в монастырях, как в экспериментальных лабораториях, испытывались пределы человеческого духа, полезное отделялось от вредоносного, накапливалась и развивалась практика духовного восхождения, неоценимая для Церкви.

И не может быть прав великий инквизитор[688], рисуя перспективу пришествия Христова в сопровождении немногих гордых, волевых и могущественных избранников, великанов духа; где обрящутся середнячки, чья природа отзывчива на искушения, разом отметенные Спасителем в пустыне? Планка и впрямь слишком высока; многие скисают, не сделав и первого шага к «трудной, неподъемной» вере православных; и в ислам обращаются по той же причине, и отходят от Христа[689], и оправдываются, покидая обитель: в храм буду ходить, какая разница где молиться, а монашество не удалось, куда мне!

Другие идеальничают: зачем делать вид, когда примера нет, старцев нет, мира промеж нас нет, здоровья нет… получается и выхода нет; но даже в метро пишут: выход с другой стороны. А вдруг вместо общеизвестной Индии Господь приготовил какой-нибудь новый нечаянный континент, а от нас ожидает согласия, сознательного участия, готовности ступить на предлагаемый Им путь, состоящий, естественно, из препятствий?

Что считать успехом? аскетические ущемления, добрые поступки? Святой Марк Подвижник всякое свершение такого рода считал лишь обличением прежнего нерадения[690]; праздник Божией ласки, называемый, очень приблизительно, умилением, не является заслугой, т.к. от нас не зависит. Великий Макарий рассказывает о соседе по келье, в котором кипела благодать; он изгонял бесов, возложением рук исцелял болящих, а потом, услаждаясь сам собою, впал в самую глубину греха[691]. Преподобный указывает на первый признак истинного христианства: сколько ни потрудишься в постах и молитвах, сколько ни совершишь праведных дел, – оставаться в той мысли, будто ничего не делал[692]; такова нищета духа: именно праведники твердо убеждены в своем окаянстве и недостоинстве[693].

Как отличить пораженье от победы? самопознание, без которого нет покаяния, черпается из падений; постоянные выговоры совести[694], рождая скорбь, сокрушение, слезы, вводят в душу смирение, величайшую добродетель, дар, превосходящий все прочие дары Божии[695]; даже отчаяние плодотворно, если отчаялся – в себе: опыт бессилия явственно доказывает: без Меня не можете делать ничего[696].

С позиций закона вопрос о слабых решается однозначно: не заработал на приличную одежду – пошел прочь, тебе нет места на царском пиру. Но Христос не принцип, не идейная установка, а Личность; Он пришел не к здоровым, а к больным[697], не судить, но спасти[698], Он не презирал ни одного из малых сих[699], Он жалеет вдову, сирых, нищих, голодных, прокаженных; Его любовь всегда видит пред Собою не сгусток мерзостных пороков, а несчастного бедняка, умоляющего о пощаде, и отвечает пониманием и прощением; Он приемлет нас не за какие-нибудь достижения и подвиги, а лишь по милосердию Своему[700]; Он даже инквизитора целует в уста: Пастырь не брезгует и самой упрямой, паршивой, тупой, заблудшей овцой, взывающей о пощаде.

Всякий человек – образ Божий; не ради ничтожества и червя Христос пошел на Голгофу; каждый ценен и любим, все избраны[701]. Незачем топорщиться, утверждаться, комплексовать; страх заурядности порождает и раскольниковский топор, и маяковскую желтую кофту, и дикарские татуировки рокеров, и серьги в носах продавщиц, и, в монастыре, у женщин истерические припадки, таблетки, разнообразные эскапады типа ни в лес не пойду, ни дома не останусь, а у мужчин самодельное юродствование, хвастовство, позерство и пьянство.

Напрасно прикрывают печалью по Бозе нытье и душевный мрак; они от гордого сердца и непомерных претензий. Почему бы не покориться участи сосуда в поношение[702]: вот мать И. до восьмидесяти лет, до самой смерти дрожащей рукой чистила туалеты, боясь дармоедства, и ликовала, как бы от лица всех физически никчемных старух: «хоть как-то работаем Господеви! какой с нас толк, разве только навозом ляжем в эту землю, глядишь, потом на ней и цветы вырастут!».