Плач третьей птицы

В наше время подобное состояние духа встречается нечасто; всякий знает, например, по Пятидесятнице: праздничное расположение сохраняется в лучшем случае несколько дней, а затем вновь одолевают «страстные печали» (Блок), и жаль прошедшего Поста, с более созвучными сердцу воздыханиями о грехах и скорбными песнопениями. Грусть и горесть понятней и привычней; повод всегда найдется: обиды, неудачи, скучная еда, холод, жара, туфли жмут; можно всю жизнь проворчать, прохныкать, пророптать: того нет, сего нет, всё не так как хочется.

Большинство жителей нашей планеты хронически недовольно своей участью. В XIX веке философ Дюринг, известный получившим советское образование по Энгельсову Анти-Дюрингу, объяснял нравственную испорченность человечества разлитием в мире пессимистического яда жизневраждебных миросозерцаний; он имел в виду дарвинизм, борьбу за существование и последующие разрушительные теории, извратившие мышление в сторону зависти и подозрительности и обернувшиеся революциями, насилием, поруганием и деморализацией личности.

Преподобный Антоний питался преимущественно хлебом и водой, не лечился и никак не ухаживал за телом, никогда не мылся; жития его было 105 лет, и до самой смерти, к которой готовился, ликуя, будто возвращался в родной город из чужого, он сохранил крепкое здоровье, прекрасное зрение, не потерял ни одного зуба, работал руками, ходил на своих ногах. По мнению врачей, мрак и отчаяние приносят организму больше вреда, чем самый тяжелый физический недуг; легко прикинуть, сколь губительно воздействие уныния на душу.

Широко известна старинная притча о двух монахах, одинаково согрешивших во время поездки в город; один после падения неутешно терзался, в конце концов покинул пустыню: а!… все равно не спастись! – предался пороку, и, докатившись до грабежа с убийством, был казнен без покаяния; другой же начал опять с нуля, подвизался, достиг святости и прославился чудесами.

Преподобный Феодор Студит выводил пессимизм непосредственно из пороков: темен как ночь гордец, сластолюбец, бездельник, клеветник и бесстыдник. Любое беззаконие подлежит покаянию и разрешается милостью Божией, но уныние превосходит все грехи, потому что заслоняет Христа, подобно туче, скрывающей солнце, и становится сатанинской ловушкой, сея сомнение.

Некоторые, придя в Церковь, почему-то считают подобающим христианину кисло-скорбное обличье и опасаются не только смеяться, но даже улыбаться до обнажения зубов. Иные же подобно Гоголю воображают, что болезненная тоска, тяжесть и желание утопиться как нельзя лучше располагают к званию монаха; а после рукоположения отцы, отождествляя значительность сана с собственной значимостью, напускают ледяную неприступную солидность, и открывают рот лишь для того чтобы учить, обличать и наставлять.

Шутливость отнюдь не приветствуется: одного иеродиакона, назвавшего собачку Катавасией, обвиняли прямо в подрыве Православия. Зато, рассказывают случай в Греции, стоило подать на обед нашим строгим богомольным батюшкам вино, как натянутая обстановка разрядилась: пошли подначки, анекдоты и байки; под конец затянувшейся трапезы пышный архимандрит, забыв суровую важность, исполнял соло сережку ольховую, а остальные недружно подтягивали припев и смахивали ностальгические слезы.

Рассказывали также о паломнической группе из крупного монастыря, посетившей святыни италийские; монахи, известно, народ музыкальный; они самозабвенно распевали тропари поочередно всем святым, чьи мощи лежат в соборе Святого Петра; когда в заключение по-боевому грянули «Русь Святая, храни веру православную», в храм стянулись встревоженные карабинеры, но быстро разобрались, инцидента не случилось. По возвращении паломники в числе прочих впечатлений поведали отцу наместнику этот эпизод, а тот задумчиво без тени улыбки прокомментировал: «да-а… попробовали бы они у нас тут спеть… мы бы их на костер …».

Чувство юмора необходимо как воздух, особенно монашествующим, в качестве лекарства от спеси, угрожающей тем, кому дано так много[719]. Кто-то из писателей мельком заметил: «смешливый, как все монахи»; понятно, испокон века юмор присущ беззаботным людям, беднякам, тем кому нечего терять и некого бояться; судя по литературным произведениям, наивысшей способностью к остроумию обладают люди из низов, нищие, шуты, скоморохи, слуги, могильщики; злодеи совсем не способны к юмору: все скорби и грехи, писал Честертон, породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти[720].

Недаром большая часть церковных анекдотов, рассыпанных на православных сайтах в Интернете, посвящена монахам, всегда готовым посмеяться над собой; юмор обнажает дистанцию между мнимым, словесным благочестием и его действительным наполнением:

– Можно ли спастись? – вопрошает послушник.

– Практически невозможно, – отвечает о. Савва, – но попробовать стоит…

– С чего же начать?

– Позвони маме.