Плакат в окне Сиднея Брустайна

Сидней(кричит). Не все ли равно? Это все, что ты можешь сказать? Значит, пусть свалится эта проклятая бомба, если кто-то захочет ее швырнуть, — тебе все равно? Значит, спешите вкусить от радостей земных, римляне, ловите последние горячечные деньки — тебе все равно? А мне не все равно, и мне не стыдно в этом признаться. Нужно слишком много сил, чтобы оставаться безразличным. Вчера я насчитал у себя двадцать шесть седых волос — и все потому, что старался быть безразличным. Дэвид, ты вот сочинил четырнадцать пьес о безразличии, об одиночестве, об отчужденности, о невозможности любить и понимать друг друга. А ведь ты хотел сказать о губительном воздействии общества, которое не хочет, видите ли, санкционировать твои особые сексуальные наклонности.

Дэвид. От тебя, кажется, благополучно ускользнул тот факт, что оскорбили меня, а пе тебя.

Сидней. Если кто-то оскорбил тебя, двинь ему в морду. Если тебе не нравится брачный кодекс, выступай против — я тоже думаю, что он нелеп. Хочешь опубликовать заявление на этот счет, пожалуйста, я готов подписать. По мне, живи хоть с золотой рыбкой. Но ради бога, выкинь из головы, будто твои особые наклонности доступны пониманию только скорбных, возвышенных, измученных натур. (Втыкая вилку в салат.) А земля, на мой взгляд… (вращая вилку) все равно вертится.

Дэвид долго не сводит глаз с Сиднея. Затем идет к двери.

Айрис(спешит за ним). Дэвид, садись, ешь. Не понимаю, что сегодня со всеми творится.

Дэвид. Прости, я еще не привык к обязательным социологическим блюдам, которыми в таком количестве (кивает на плакат в окне) начинают потчевать в этом доме. Я поем у себя. (Быстро уходит.)

Айрис(закрывая за ним дверь). Ну вот, угостили друзей, спасибо. Что на тебя нашло в последнее время, Сидней? Чего ты придираешься? Какое ты имеешь право воспитывать всех и вся? Оставь людей в покое.

Сидней(в ярости). Никого я не воспитываю. По тебе этого во всяком случае никак пе скажешь.

Айрис(уязвленная). Что ж, тебе скоро придется выбирать между Маргарет Мид и Барбарой Аллен. И той и другой я быть пе могу. Да и мне, видно, придется кое-что решать, ничего не поделаешь. (Шепотом, самой себе.) Что-то надо решать.

Сидней. Малейший предлог — и вытаскивается на свет заигранный психологический этюд на тему «Какая я несчастная».

Айрис(сквозь зубы). Почему ты думаешь, что все будут без конца терпеть твои оскорбления?

Сидней. Мир сам напрашивается на оскорбления!

Айрис(терпение ее лопнуло). Дошел до ручки! (Начинает убирать со стола.)

Сидней(видя, что Айрис раздражена до крайности). Прости, пожалуйста. (Хочет помочь, но Айрис отстраняет его. Пауза.) Сегодня собрание. Пойдешь?

Айрис. И не подумаю связываться, я ж тебе сказала.

Сидней. Хорошо, хорошо! Тогда пойдем к «Черному рыцарю», посидим, выпьем пива.

Айрис. Нет, я не хочу идти к «Черному рыцарю» и не хочу пива.

Сидней. Так, может быть, ты сама предложишь что-нибудь, может, скажешь, чего ты хочешь. Это будет твоим первым достижением за всю нашу совместную жизнь.

Айрис. Тебе, как видно, очень приятно изощряться в колкостях. Иди на свое сборище и оставь бедняжку жену в покое. (Поворачивается к радиоле.)

Сидней(хватает пиджак, идет к двери, берется за ручку, останавливается, швыряет с досады пиджак на пол. Скорее себе, чем жене). «Оставь бедняжку жену в покое» и смотри, как охотно она опускается до растительного существования.

Айрис присела на подоконник; не поворачиваясь, смотрит на улицу. Тишина. Затем из радиолы слышатся хватающие за душу звуки гитары.

Айрис(печально, еле сдерживая слезы). Даже наши ссоры, Сид, стали другими. Что-то ушло или, наоборот, появилось — не знаю. Но у меня уже не возникает через час желания мириться с тобой. Это плохо, правда?

Сидней. Да, плохо.

Он поворачивается, смотрит на жену — она плачет, — потом поднимает пиджак и выходит.

Айрис(сквозь слезы, вслед). Так давай же драться за то, чтобы было хорошо, понимаешь! Драться, как черти!