Плаха да колокола

— Какая же это банда? — пробежавшись по списку зорким взглядом, поморщился тот, как от кислого яблока. — Шелупень! Одна их связывала страсть — нажиться на рыбе. Люди эти разные, пройдут мимо, друг другу не то чтобы руки не подадут, глотки рвать станут из-за жирного куска! Нэпманы!

— А чиновники? Эти чем отличаются?

— Эк хватил так хватил! — хитро засмеялся Кудлаткин. — Это ж совсем другой народ. Если и изменила их власть, то лишь пригладила. Это ж государевы люди, как были, так и остались, для них главное — должность. Кто выше, тому и несут. Вот в вашем списке Дьяконов с Адамовым, это как раз про них, а вот эта личность, — он ткнул в лист пальцем, — Блох, это сущая блоха, сам по себе ничего не значит, он и не из местных, приезжий. Хлопцы мои раскручивали его прошлое, так оказалось, что он из советских судебных работников. Где-то на Украине эта блоха прыгала, к нам сиганула, прослышав про лёгкую добычу на рыбных промыслах. Будете с ним беседовать, спросите — он байду ловецкую видел когда-нибудь в жизни? Не ответит, ручаюсь. И таких много из их сотни, налетели как саранча с разных краёв, надеясь урвать свой кусок.

— С Блохом я побеседую, — сделал себе пометку Кольцов. — А про Алексееву что скажете?

— Баба как баба, преклонных лет, кстати, — поковырял в зубах спичкой Кудлаткин, завершая чаепитие. — Моя б воля, я её и под стражу не стал брать. Кабак держала для бывших партийцев, которые теперь на нарах маются. А с другой стороны, куда им пойти, как не к ней? Где душу отмыть? В ресторан переться? Враз погонят из партии. Сама она тоже партийная была, партийцев и привечала в основном. Не всякого подпускала. У неё с этим строго было поставлено.

— Интересная мадам…

— Увидите, с моноклем не расстаётся… Старая гвардия… В Гражданскую воевала.

— Мне бы их всех собрать? Разом. Как? Удастся?

— Разом? — удивился Кудлаткин. — Что ж это за доверительная беседа у вас получится?

— Время поджимает, — с сожалением пожал плечами Кольцов. — На низа завтра собираюсь, к рыбакам. А время останется, снова к вам загляну. Тогда уж поговорю с отдельными экземплярами.

— Я вам наш «Красный уголок» могу выделить, подойдёт?

— «Красный уголок»?.. В тюрьме!

— Ребята мои так актовый зал прозвали, — усмехнулся Кудлаткин. — Да и не зал вовсе, а обыкновенная камера. Гражданского персонала у меня много, вот для профсоюзных собраний им эта самая большая камера и была выделена ещё моим предшественником. Насчёт того, что баловать станут, не беспокойтесь, охрана у дверей подежурит, там и глазок как был, так и остался, а на окнах решётки, как положено.

— Значит, «Красный уголок» с решётками на окнах?.. — горько ухмыльнулся журналист. — Как у вас всё здесь здорово продумано!

— Так я команду даю, чтоб выводили? — поднялся со стула Кудлаткин. — Раз у вас времени в обрез, поспешим. Непростая компания вас ожидает. Один Дьяконов чего стоит. Записал всех своими прошениями да жалобами. У меня тут завалялся его настоящий доклад — объяснение аж самому товарищу Калинину. Его с книгой только и сравнить! Всё думаю, морочить им голову занятому человеку или сначала самому попробовать прочитать? Вдруг гадость какая? Сущий «Капитал» нашего этого?.. Маркса!

— Решайте, — развёл руки Кольцов. — Возвращусь с низов, обязательно попрошу глянуть вашего Дьяконова.

— Вот выручили бы! И мне совет дадите, куда его девать, — повёл Кудлаткин гостя в «Красный уголок».

XII

Попусту сомневался начальник тюрьмы, что не заладится беседа у журналиста с арестантами, что тяжко придётся столичной знаменитости с уголовным элементом. Чем увлёк, как завёл разговор тот, только через час-полтора, когда ради любопытства призвал Кудлаткин дежурившего у глазка камеры надзирателя Ефремова, тот с весёлой физиономией удивил его, что хохот не смолкает в «Красном уголке».

— Хватит врать-то! — встревожился Кудлаткин и потянулся лениво, так как вздремнул в одиночестве. — Неужели на смех подняли с его неуёмным любопытством? Жаль, авторитетный человек, как бы на нас не обиделся.

— Ржут не над ним, Иван Кузьмич.

— Не над ним? А кто ж проштрафился?

— Солдатов. С него началось.

— Как это? Никогда не поверю. Двух слов из него не вытянешь. Чтоб он засмеялся, мне штаны снять надо.

— Это с нашим братом он суров, а писака к нему подход нашёл.

— Да не тяни ты, Ефремов, — посуровел Кудлаткин. — Рассказывай всё толком, ты ж у глазка торчал.

— Ничего вроде этот писака и не придумал, а развеселил компанию.

— Опять темнишь! — прикрикнул Кудлаткин, выходя из себя.

— Ругать стал Солдатов Адамова, что тот последнюю тысячу рублей выманил у него. А тот сконфузился сначала, потом не вытерпел, возьми да ляпни: «Ты зачем мне деньги сувал? С тебя по закону вообще такой налог не положено было брать». Тот рот и разинул. А у него же вся пасть в золотых зубах, ну писака возьми и скажи: «Действительно, зазря обжали на тысячу человека с таким ртом. По миру пустили бедолагу».

— Ну и что?