Плаха да колокола

Тогда он внезапно и негласно был приглашён человеком с неприятной физиономией хорька. Вызов взъерошил все его прежние, уже почти забытые тревоги, возродил страхи, смешал планы, а тот хорёк, положив перед ним лист бумаги, нескрываемым издевательским тоном произнёс так, что он запомнил сказанное слово в слово:

— Ну как же вы не догадываетесь, о чём писать, гражданин Фриндлянд[94]? Задумали редактировать на всю страну журнал… «Огонёк», кажется?.. Огонёк — это же почти искра! Угадал? А с «Искры», известно всем, Ильич наш начинал. С большим смыслом вы размахнулись… Про другую важную вашу деятельность я пока умолчу. — Он ядовито ухмыльнулся. — Напишите для начала всю правду о сотрудничестве с буржуазными газетами… такими как «Киевское эхо», «Вечер», «Наш путь», «Русская воля». Кажется, это было в 1917–1919 годиках… Вы как раз в партию большевиков вступали, нет?

— В партию я вступил в 1918 году по рекомендациям товарищей Луначарского и Левченко, — бледнея, ответил он.

— Вот-вот. Я сомневался, вдруг запамятовали. По молодости тогда баловались, конечно… Кто из нас в такие лета не шалил? Вы же не по вражеской злобе совершали нападки на большевиков и на товарища Ленина?.. Значит, не запамятовали, а я уж газеточки те со статейками гадкими подобрал, не желаете ли глянуть?..

И тогда в том чистом листе дрожащей рукой он стал выводить чёрным по белому: «Мелкобуржуазное происхождение и воспитание (я являюсь сыном зажиточного кустаря-обувщика, использовавшего наёмный труд) создали те элементы мелкобуржуазной психологии, с которыми я пришёл на советскую работу и впоследствии в большевистскую печать…»[95]

Нет, тогда это не было вербовкой его в нелегальные агенты. Он не подписал никаких обязательств о сотрудничестве, не давал обещаний «стучать» на товарищей. Ему деликатно напомнили прошлое, с которым не то чтобы работать в «Огоньке» или в «Правде», сгореть можно было в одну минуту, просто исчезнуть с земли. А его не трогали. «Мохнатой руки», как принято было говорить, он тогда не имел, да и вряд ли нашлась бы такая рука, чтобы вступиться за него?! Кому он нужен, гадал Кольцов, с какой неведомой целью его оставили живым и на свободе? Что-то ждёт его впереди, какая особая миссия?

Приглашённый спустя некоторое время в то же учреждение по пустяку к начальнику рангом выше, он сообразил, что это опять неслучайно, его помнили и ему не давали забыть. А когда он был вызван к самому Иегуде, догадался, что большие дела рядом.

Испугался по-настоящему, во время беседы был скован, всё ждал чего-то главного, соображал, выискивал, как ответить, но главного не услышал; разговор крутился вокруг издательских проблем, выпуска некоторых произведений отдельных авторов, в том числе Иегуда вспомнил и про его готовящийся сборник фельетонов, а потом, будто невзначай, коснулся личности известных журналистов, скандальных литераторов, важных руководителей. Кольцов с запозданием понял, в кого его пытаются обратить, — в элементарного стукача, и, в тот же вечер нализавшись в одиночку до чёртиков, что позволял себе крайне редко, схватился за револьвер.

Действительно ли он пытался застрелиться?.. Представив собственное тело растерзанным и бездыханным, разметавшиеся куски кровавого черепа, вылил в себя спиртного больше, чем мог осилить организм, и его внутренности начало выворачивать с ужасными мучениями. Тут уж следовало спасать собственный желудок, про револьвер забылось само собой; проснулась жена, в безобразном виде застала его на кухне, катающимся от болей по полу… Одним словом, увезли его в больницу с тяжёлым отравлением.

Когда ещё зелёным, но уже выздоравливающим навестил его Иегуда, приказал сдать оружие. Этим и ограничился, освободив от душевных нотаций.

— Дурак! — только и сказал. — Никто из тебя шпиона делать не собирался и не собирается. А пить если не умел, так не учись.

После того случая их отношения нормализовались, однако дружескими не стали; случались вполне доверительные беседы за рюмкой коньяка. Иегуда мог пить без меры, Кольцов пьянел после третьей рюмки, молол чушь, его клонило спать.

Иегуду интересовали те же большие люди, заглядывавшие или звонившие в издательство: Горький, Эренбург, Петров, Серебрякова[96], театральные знаменитости, иностранцы. Кольцов постепенно привык, с него не требовалось разглашать чьих-то чудовищных тайн, заговоров, военных секретов, темы их бесед вовсю обсуждались рядовыми работниками издательства в курилках в виде нелепых слухов, чудных анекдотов, несуразных сплетен. Причиняло ли это кому-нибудь вред?.. Кольцов не задумывался.