Пламенный клинок

Каждое значимое мгновение в ее прошлом было связано с какой-нибудь песней. Самые ранние воспоминания были о том, как мать напевает колыбельную, а Орика лежит у нее на коленях, разомлев от тепла, исходящего от костра. Она помнила, как рокотали неподалеку барабаны Ллах На Туун, когда она со своим первым возлюбленным забывала обо всем на ворохе одеял под сенью ясеня. Изящные переливы тринской жалостной песни врачевали Орике душу, когда тот же юноша отверг ее, ибо никто не умеет слагать скорбных героических сказаний лучше, чем тринские барды. Потом еще была песня, звучавшая, когда ее мать повторно выходила замуж; и другая, которая так впечатлила наставника Орики; что тот объявил о своей неспособности научить ее чему-нибудь еще; и та песня, после которой в нее влюбился Харод.

Музыка окружала ее, определяла ее облик, лежала в основе существования. Играя, Орика настраивала себя на один лад с мирозданием.

Но когда музыканты исполняли составленную Эдгеном подборку оссианских народных песен, Орика не чувствовала музыку. Ее мысли были далеко, в пещере вместе с товарищами. Пальцы искусно передвигались по грифу, но играла Орика механически, без страсти, и думала только об одном.

Мало кто из слушателей это замечал. Даже средний для Орики уровень исполнения на порядок превосходил умения большинства бардов. Но Эдген хмуро косился на нее, ведь когда он прослушивал ее впервые, она играла лучше. Еще больше он нахмурилась, когда Орика начала следующую песню быстрее положенного, заставив остальных музыкантов ее нагонять.

Орике было все равно. Чем раньше они закончат, тем скорее она сможет ускользнуть.

Когда музыканты принялись за последнюю песню, она взглянула на принца Оттико, беспечно попивающего вино в окружении женщин. Песни были подобраны одна другой безобиднее: в них не упоминались ни Воплощения, ибо теперь эти края находились под властью Вышнего, ни Джесса Волчье Сердце — мятежница, которую так почитали в Оссии. Решение Эдгена оказалось мудрым, ибо принц явно получал огромное удовольствие. Он притопывал ногой под стук идры Олина и широко улыбался. Если наследника и коробило присутствие на сцене сардки, он не подавал виду.

Едва песня закончилась, слушатели принялись рукоплескать. С улыбкой, исполненной глубокого облегчения, Эдген поклонился принцу, хлопавшему громче всех.

— Чудесно! — воскликнул тот и вскочил, вынудив и остальных подняться следом за ним. — Еще! Играйте еще!

Эдген засиял от восторга, удостоенный столь великой чести. Он низко поклонился и повернулся обратно к музыкантам:

— Горскую жигу! Раз, два, три…

Завизжали дудки, и Орика ударила по струнам, а в сердце у нее нарастал ужас. Улыбки товарищей-музыкантов казались кошмарными гримасами, мелодия терзала слух.

«Он хочет еще? Сколько? Долго нам предстоит играть?»

Где-то в темноте поднималась вода.

* * *

Когда принц вскочил, Мара решила, что представился удобный случай.

— Пора, — сказала она Хароду.

Харод восхищенно смотрел на сцену, не сводя глаз с Орики. Он стряхнул оцепенение, лишь когда слушатели вокруг него повставали с мест, восторженно хлопая в ладоши по примеру принца Оттико. Даже те, кому музыка была безразлична, делали вид, будто находятся под впечатлением. Мара слегка подтолкнула Харода, и он начал пробираться вдоль кресел, протискиваясь между рукоплещущими гостями.

Тут принц потребовал продолжения, музыканты грянули новую песню, и слушатели снова уселись, а Харод остался стоять у всех на виду, не успев добраться до конца ряда.

Заметив, что он хочет уйти, какой-то слуга кинулся ему наперерез. Мара не слышала, что он говорит, но поднятые руки и торопливое бормотание слуги не сулили ничего хорошего.

Харриец прижал руки к животу, изображая недомогание, но слуга извиняющимся и вместе с тем настойчивым жестом указал ему на пустующее кресло. Зрители вокруг начали хмуриться и шикать.

Один из стражников, стоявших по краям залы, зашевелился, явно собираясь вмешаться.

Мару охватила ярость. Времени, которого и так было в обрез, оставалось все меньше, но Орика не могла покинуть сцену. Добраться к двери в водосточные сооружения предстояло Хароду. Если поднимется суматоха, его задержат для разбирательств, напрочь лишив возможности ускользнуть.

Принц, сидевший в переднем ряду, обернулся и раздраженно нахмурился. Слуга заметил это и побледнел.

— Пожалуйста, сударь, сядьте! — почти взмолился он, обращаясь к Хароду. Стражник сделал шаг вперед, и харрийцу пришлось уступить. Отпустив напоследок едкое замечание, он направился обратно вдоль кресел, сопровождаемый неодобрительными взглядами. Наверняка для Харода было смертельным унижением попасть в подобную передрягу, но лицо его осталось бесстрастным; он даже не покраснел.

— Не выпустили? — шепнула Мара.

— Нет, — ответил он, садясь. — Видимо, принц корчит из себя покровителя искусств и считает непозволительным уйти посреди исполнения.