Пламя Атлантиды

Савичев предвкушал эту встречу как никакую другую прежде. Даже во времена своей молодости не испытывал такого волнения и ожидания. Причем оно не было похоже на обычный плотский интерес.

Впервые Дмитрий осознал, что ему хочется слушать ее голос, внимать речам, пройти тот самый период ухаживания за понравившейся женщиной, который редко когда соблюдал. Просто не считал нужным. Все его состояние можно было охарактеризовать одним словом: «восхищение».

Когда явился уже знакомый ему смотритель полиандрия (как оказалось позже, спектр его обязанностей был довольно обширным), терпение Савичева было на пределе. Критий как будто специально томил его ожиданием, рассказывая, как стоит вести себя в присутствии матриарх и как — категорически не стоит. От Дмитрия не ускользнуло, что мужчина был растерян. Позже Савичев поймет, что подобное уважение и разговор на равных проявляли редко к кому, оттого все без исключения смотрели на гостя дворца как на диковинное чудо.

Дмитрий закатил глаза, подражая распространенному интернет-мему, когда бритый зануда завел песню о том, какое же одолжение предоставлено наложнику, оттого что его не стали томить ожиданием наравне с другими, которые ждут долгие декады, прежде чем попасть на ложе к матриарх. Савичев, стараясь выражаться помягче, заметил, что этим ребятам наверняка и друг с другом не бывает скучно.

Он утратил ощущение реальности в ожидании встречи. Чувствовал, как будто за спиной выросли крылья, когда шел по длинному коридору к покоям матриарх вслед за Критием, уже не обращая внимания на роскошную отделку внутреннего убранства дворца.

Звуки музыки — тонкой, переливчатой, чарующей мелодии заставили Дмитрия внутренне вздрогнуть от этого нежного и одновременно чувственного мотива. Мелодия становилась громче с каждым шагом, у покоев матриарх достигла своей самой высокой тональности. Две суровые Пантеры распахнули золоченые двери, приглашая войти.

Савичев забыл обо всем на свете, ослепленный огнями сотни свечей, золотой отделкой стен… и стройной фигурой Лаэртии, склонившейся над большим предметом, напоминавшим арку с поперечными нитями золота. Именно на нем рождалась эта уникальная мелодия, покоряясь нежному касанию пальцев женщины. И от одного только вида прекрасной матриарх в золотых одеждах, склонившейся над музыкальным инструментом, кровь мужчины воспламенилась, сжигая преграды и любую осторожность.

Это пламя достигло сердца и разгорелось с неистовой силой, окончательно поглощая собой все то, что совсем недавно имело какое-либо значение.

Он даже не осознал, что двери бесшумно закрылись за его спиной, Критий и две «пантеры» незаметно ретировались, оставив его и прекрасную Лаэртию наедине. Замер посреди зала, не в состоянии оторвать глаз от чарующего видения.

Матриарх же, казалось, и вовсе не заметила его присутствия; продолжала извлекать мелодию из золоченых струн древней арфы. Ее глаза были полузакрыты, тень от ресниц порхала по высоким скулам с каждым колебанием пламени.

Савичев с потрясающей ясностью понял одно: если до того его чувства к этой женщине, которую он сегодня увидел впервые, можно было назвать обычным интересом, то в этот момент он собственноручно вынул свое сердце и протянул ей, ожидая, когда на нем сомкнутся эти тонкие пальчики, которые умели рождать такую мелодию.

Финальный аккорд, и Лаэртия резко ударила по струнам, запрокинув голову. В этот момент она была едина с музыкой, жила с нею в одном ритме и действительно могла не замечать того, что происходит вокруг. Так ему хотелось убедить в этом себя, тем самым исключив возможность пренебрежения со стороны матриарх.

Она не могла не заметить постороннего, который вошел в покои. Перезвон струн не смог заглушить стук двери. Самая прекрасная женщина из всех, что ему доводилось встречать, не проявила немедленного интереса, особого расположения или элементарного уважения. Даже если сама горела таким же предвкушением, как и Савичев.

В других обстоятельствах археолог переключил бы свое внимание на внутреннее убранство алькова, но в этот раз попросту не смог отвести глаз от матриарх. Движения ее рук заворожили настолько, что он не сразу понял, что музыка прекратилась. Следил, как Лаэртия с утонченной грацией поднялась на ноги спиной к нему и сделала быстрый жест рукой.

Две девушки вышли из ниш за высокими колоннами. Одна подняла музыкальный инструмент и тихо удалилась, другая разлила напиток в высокие кубки и тоже незаметно ретировалась.

— Ты можешь сесть.

Поскольку матриарх даже не повернулась к Савичеву, это распоряжение прозвучало сухо и отчасти равнодушно. Иногда женщины в его присутствии вели себя подобным образом, перенимая мужскую модель поведения и пытаясь показать незаинтересованность, чтобы тем самым разжечь интерес. Но сейчас в словах и поведении Лаэртии не было ни малейшего намека на игру. Царственная особа довольно хорошо управляла эмоциями и обладала достоинством, несвойственным никому из тех, кого Дмитрий знал прежде.