Пламя Атлантиды

Он был уже достаточно наслышан о ней, если, конечно, принимать слухи как достоверный источник информации. Знал, что собственный народ обожает свою правительницу, а враги втайне трепещут перед ее силой духа. Знал, что титул «Справедливая» матриарх получила не просто так; о том, что она может быть жестока и непримирима к тем, кто осмелится пойти против ее воли. Но сейчас Савичев не мог отвести взгляда от этой божественной женщины, и даже не в сознании, нет, в самом сердце рождалась иная мелодия, не уступавшая по красоте и силе эмоций той, что ему довелось услышать только что.

Для него не существовало пропасти в силу не то что различных социальных статусов, но даже в силу того, что они принадлежали к разным несовместимым мирам. Панцирь самообладания треснул именно в этот момент. Сердце ускорило свой бег, а в сознании бились хаотичными ударами слова, которые впервые оформлялись в лаконичные и отрывистые формулировки вспыхнувшего желания.

Далекая и близкая одновременно. Лишающая контроля и воспламеняющая кровь. Опасная и манящая, как глубина океанской пучины. Не оставившая ему шанса остаться в стороне и спастись от чувства, которое не имело права существовать.

Разные миры. Эпохи. Тысячелетия.

К черту. Она проникла в его плоть и кровь одним лишь тембром чарующего голоса, взглядом невообразимо прекрасных глаз, нокаутировала обволакивающей женственностью. Она вряд ли сама понимала, как жестоко было с ее стороны побудить чувства в том, кто не имел права ее желать. Кто не имел права находиться рядом, с кем ее разделяли временные и пространственные расстояния, но кто волей рока (или высшей благодати) оказался перенесен в мир прекрасной правительницы. В ее жестокую и такую прекрасную эпоху. Это было изначально неправильно, вопреки всем законам логики и времени… но, будь у Савичева выбор, он бы ни за что не отказался от подобной удачи. Даже зная наперед, что его сердце будет разбито без права на восстановление.

Когда Лаэртия повернулась к нему, по позвоночнику мужчины пронеслась волна пламени. Сладкого и невыносимо чувственного. Хватило всего лишь взгляда ее необыкновенных глаз.

— Не стоит переживать, чужеземец, — один только голос этой женщины мог превратить тигра в покорного ручного котенка, а лед — в паводок весенней оттепели. — Здесь нет никого, кроме нас двоих.

Дмитрий ощутил азарт охотника. Тот самый, который может одной искрой убить робость и растерянность в каждом, кто готов ломать преграды на пути к поставленной цели. Это чувство напоминало каркас крепких размашистых крыльев, которые вырастают за спиной каждого, кого погладила вдоль позвоночника нежданная гостья по имени любовь. Можно отрицать ее появление, обманывать при этом самого себя, но такое малодушие мало что изменит. Единственное, что остается мужчинам с подобным складом характера — убедить себя в том, что это их осознанный выбор, а не экспансия извне.

Поэтому он не отвел взгляда. Даже из соображений вежливости к чужим традициям или риска навлечь на себя гнев королевы этого сказочного и невообразимо прекрасного мира. Никто другой не мог бы олицетворять собой подобное великолепие. Тот самый уникальный и редкий случай, когда красота, женственность, недюжинный ум, утонченность и властность сплетают собой неповторимый кружевной узор, совершенный по своей сути.

Если в ожидании встречи с матриарх Справедливой Дмитрий позволял себе шовинистские замечания в адрес женщины (сразу принять во внимание различие культур было сложно и недальновидно, на помощь пришел скепсис), то наедине с ней чувствовал что-то сродни чувству вины за подобные мысли. Эта прекрасная женщина с аурой достоинства и самообладания не заслужила ни одной из них.

«Храм Хроноса. Вот, что тебя должно заинтересовать в первую очередь. Не дай ее волшебным глазам лишить тебя разума, иначе навсегда останешься между границами времен», — словно мантру, повторил Савичев, в то же время понимая, что портал в родную реальность сейчас не является приоритетной задачей. Скорее наоборот: явись ему сейчас посреди золотых покоев Лаэртии тоннель «кротовой норы», позволит ему захлопнуться ради того, чтобы сделать шаг навстречу женщине, к которой так сильно влекло. И припасть к ее губам в страстном овладевающем волей и разумом поцелуе.

Она была иная. Далекая и недостижимая. Такая желанная и недоступная одновременно, что мужское начало пришельца из настоящего времени откликнулось на этот очевидный вызов.

В ее безумно красивых, колдовских глазах не было ни страха, ни растерянности. Только тень легкого, отчасти презрительного любопытства, которое не дрогнуло перед лицом испуга или шока, стоило мужчине сделать несколько быстрых шагов вперед. Она даже не свела в немом удивлении точеные брови, похожие на изгиб лука, — но не потому, что подобное поведение представителя угнетенной категории матриархальной империи было чем-то обыденным и привычным.