Пламя его души

должен стать. К тому же разум уже самопроизвольно до такой степени укрощается и

удерживается в границах самим же разумом, что вам нет нужды призывать стражу, чтобы

противопоставить общественную силу той стороне, перевес которой кажется вам опасным.

В этой диалектике не бывает побед, которые давали бы вам повод беспокоиться.

Глава 14

Разум даже нуждается в таком споре, и было бы желательно, чтобы этот спор велся

своевременно и публично, пользуясь неограниченной свободой. Тем раньше в таком случае

развилась бы зрелая критика, при появлении которой все эти столкновения сами собой

должны исчезнуть, так как спорящие поймут свое ослепление и предрассудки, разъединявшие их.

В человеческой природе есть некоторая порочность, которая в конце концов, как и все

исходящее из природы, должна содержать в себе задатки к добрым целям; я говорю о

склонности [человека] скрывать свои настоящие чувства и выставлять напоказ другие, считающиеся благородными и похвальными. Без сомнения, благодаря этой склонности

скрывать свою природу и придавать себе лучший вид люди не только цивилизовались, но

и постепенно в известной степени морализировалисъ, так как, не будучи в состоянии

сорвать маску благопристойности, честности и благонравия, всякий находил для себя

школу для совершенствования в мнимых примерах добра, которые он видел среди

окружающих. Однако эта склонность показывать себя лучше, чем на самом деле, и

высказывать убеждения, которых в действительности нет, служит только предварительно

для того, чтобы вывести человека из грубости и заставить его сначала по крайней мере

усвоить манеры добра, известного ему, а затем, когда правильные основоположения уже

развились и вошли в образ мышления, эта лживость должна быть постепенно искоренена, потому что иначе она развращает душу и не дает добрым чувствам подняться из-под сорной

травы красивой внешности.

Мне жаль, что ту же самую порочность, притворство и лицемерие я наблюдаю даже в

проявлениях спекулятивного способа мышления, хотя здесь люди встречают гораздо

меньше препятствий высказывать искренне и откровенно, как и подобает, свои взгляды и

не имеют никаких выгод поступать иначе. В самом деле, что же может быть вреднее для

познания, как сообщать друг другу даже мысли извращенно, скрывать испытываемые нами

сомнения в собственных наших утверждениях или придавать видимость очевидности

доводам, которые не удовлетворяют нас самих? Но пока эти тайные козни имеют своим

источником только личное тщеславие человека (что нередко имеет место в спекулятивных

суждениях, не представляющих особенного интереса и нелегко доказуемых с

аподиктической достоверностью), их публичному одобрению противостоит тщеславие

других людей, и в конце концов результат получается такой же какой был бы достигнут, правда, значительно раньше, при самых благородных чувствах и искренности. Но в тех

случаях когда простые люди полагают, что хитроумные софисты замышляют не более и не

менее как подкоп под самые основы общественного благополучия, им кажется не только

умным, и позволительным и даже похвальным помогать доброму дел хотя бы мнимыми

доводами, а не оставлять предполагаемом противнику добра даже и тех преимуществ, которые появились бы у него, если бы мы умерили свой тон до степени лит практического

убеждения и признались, что у нас нет спекулятивной и аподиктической достоверности.

Однако мне дум; что труднее всего согласовать хитрость, притворство с намерением

отстоять доброе дело. Чтобы при взвешивании доводов разума в чистой спекуляции все

было чес самое меньшее, чего можно требовать. Но если бы можно твердо рассчитывать

хотя бы на это меньшее, то спор спекулятивного разума по поводу важных вопросов о Боге, бессмертии (души) и свободе был бы или давно решен, или близок к решению. Так нередко

благородные чувства обратно пропорциональны достоинству самого дела, и это дело, быть

может, имеет больше искренних и честных противников, чем защитников.

Итак, допуская, что есть читатели, которые не хотят защищать правое дело неправыми

путями, я считаю, согласно основоположениям нашей критики, решенным, что, когда мы

oбращаем внимание не на то, что происходит, а на то, что по справедливости должно было

бы происходить, не должно быть никакой полемики чистого разума. В самом деле, как

могут два человека вести спор о веши, реальность которой ни один из них не может

показать в действительном или хотя бы только возможном опыте, о вещи, которую они

вынашивают в себе лишь как идею, стараясь добыть из нее нечто большее, чем идея, а

именно действительность самого предмета? Какими способами могли бы они выпутаться

из спора, если ни один из них не может даже сделать свои положения (Sache) понятными и

достоверными, а может только нападать на положения своего противника и опровергать