Пламя и кровь

Амели задержалась на кухне, краем глаза наблюдая за Мойрой. С тех пор как оценщик закончил свою работу, отношения между женщинами стали натянутыми. Показывая на тот или иной предмет, на котором оценщик оставил наклейку с номером, Мойра безапелляционно заявляла: «Это останется в доме!» Амели не знала, как на это реагировать. Джон поставил ее в очень уязвимое положение, и ей было не по себе. С годами семья Джиллеспи стала ее семьей. Она больше не чувствовала необходимости защищать своих детей, как львица защищает своих львят. Каждый выбрал свой путь, и Кейт – первая из них. Джордж успешно работал, Филип – тоже, хотя она и не понимала его личных пристрастий. Оставался Джон, ее первенец, которого она любила больше других и который не отвечал ей взаимностью. Амели устала от сложностей, которые он постоянно вносил в ее жизнь, но не осмеливалась себе в этом признаться. Тем более у нее больше не было поддержки Ангуса, и она оказалась в изоляции от всей семьи, что ее совсем не радовало.

– Чай просто великолепен! – объявила она. – Можно мне еще чашечку?

– Налейте себе сами, – холодно ответила Мойра.

Амели так и сделала, но задумалась: как же задобрить золовку? Утешить ее, заверив, что ничего в доме продано не будет, она не могла: Джон собирался вывезти все имущество, которое считал долей матери. Амели долго размышляла. Ее финансовое положение было неважным: она ничем не владела, так как ничего не предпринимала заранее, в полной уверенности, что как вдова будет защищена от превратностей судьбы, и надеялась только на то, что адвокат добьется для нее денежной компенсации. Большую часть которой заберет себе Джон – в этом у нее не было сомнений. А потом он покинет Джиллеспи, поссорив мать со всеми. Какая мрачная перспектива!

Чай остыл. Амели встала, ополоснула чашку и вышла из кухни. Мойра подождала немного, и, убедившись, что теперь она одна, с облегчением вздохнула и начала чистить овощи. Амели, может, и неплохая женщина, но она находится под влиянием Джона и уступает всем его требованиям. Родительская любовь не может быть оправданием. Ангус тоже обожал Скотта, но не показывал перед ним свою слабость. Или женщины более чувствительны, слишком сердобольны?

Две руки обхватили Мойру за талию, и она вскрикнула от неожиданности, уронив картофелину.

– Скотт! Ты меня напугал до смерти…

При этих словах она с нежностью улыбнулась ему, а он поцеловал ее в щеку.

– Ты сегодня что-то рано, мой милый.

– Я хотел поговорить с тобой, и желательно в спокойной обстановке.

– Хочешь сказать, когда я на кухне одна?

– Вот именно.

Он сел, вернее, упал на скамью. Осунувшееся лицо и темные круги под глазами выдавали его усталость.

– Ты очень плохо выглядишь, – заметила Мойра.

– Наверное, из-за всяких неприятностей. Я только что вернулся из банка, где убедился, что у меня далеко не блестящее положение.

Вытерев руки о фартук, Мойра села напротив.

– Рассказывай, – коротко сказала она.

– Изложу тебе краткую версию, потому что ситуация довольно сложная. Винокурни работают хорошо, но полученную прибыль я инвестирую в производство. Я частично модернизировал технологический процесс, сделал ставку на более агрессивный маркетинг, короче, заработав деньги, я снова их вкладываю. Как тебе известно, Амели унаследовала некоторое количество акций Гринока, которые будет продавать. Я с удовольствием выкупил бы их, но у меня недостаточно средств, чтобы сделать ей такое предложение. И в любом случае Джон выберет в качестве покупателя кого угодно, только не меня.

– Почему? Если он получит деньги, какая разница, чьи они?

– Ситуация изменилась. Он считает это своим личным делом и думает, что отомстит мне, навязав в партнеры постороннего человека.

– Отомстит за что? За то, что ты не выгнал его из дома, хотя он этого заслуживает?

– Он не забыл, как его «унижали». И мы на ножах с тех пор, как я не скрываю, что терпеть не могу его манеру использовать все и вся: жену, мать, свою болезнь. Словом, я никак не могу помешать продаже этих акций, и это разрушит мой бизнес в Гриноке на ближайшие десять лет!

В ярости Скотт чуть не стукнул кулаком по столу, но тут же опомнился, устыдившись своей несдержанности.

– Зато, – продолжал он, – я продал квартиру в Глазго и могу теперь заплатить Амели компенсацию по этой чертовой описи, и тогда здесь ничего не уйдет с торгов, ни одна из твоих ложек.

Его взгляд скользнул по старинной медной посуде, висящей на крюках, по настенным часам, по длинному дубовому столу.

– Ничего, – повторил он со слабой улыбкой.

Мойра серьезно кивнула, а потом встала и закрыла дверь, чего никогда не делала.

– Мне тоже надо кое-что тебе сказать. Я всегда знала, что ты не допустишь продажи обстановки, собранной многими поколениями Джиллеспи. Дом большой, в нем много вещей, одни имеют рыночную стоимость, другие дороги, как память. Ты принял правильное решение сохранить в целости то, что составляет прошлое нашей семьи, ее историю. Теперь о Гриноке… Если я правильно поняла, проблема у тебя двойная. Найти средства, а потом убедить Амели продать акции тебе, если цена устроит вас обоих.