Пламя, или Посещение одиннадцатое

По улице Турпановской – «двухуровневой»: один ряд изб пристроился в низине, где и дорога пролегает «конная, велосипедная и мотоциклетная», другой теснится на бугре, рулетом вытянутом, валом ли военным, можно и там идти вдоль самых палисадников, дороги нет, но есть тропинка, и тесовые четырёхскатные да желобниковые одно– или двускатные крыши изб нижнего ряда находятся на высоте подпольев верхнего, – широкой, но не длинной и когда-то уютной, многолюдной, многодетной, теперь вгоняющей в тоску заколоченными фанерой или досками – как будто «все ушли на фронт», – а то и «пустыми», без рам и стёкол, окнами, за околицу вышел, мало кого встретив, с кем поздоровался и словом перебросился. Все как один: «Чё, парень, мать с отцом приехал попроведать?» Ну, мол, конечно. «Надолго ли?» Да, дескать, нет. «Вот, молодец, родителей не забываешь». Обыденно. И постоянно. В этом, как мне сейчас почувствовалось, вечность просквозила. Сквозит где хочет. Как ей угодно, так себя и обозначит, не запретишь. Ну, это к слову.

Односельчане – или в лесу они, на разных промыслах: травы «цалебные», лечебные, орехи кедровые, ягоды, грибы, рыбалка, мох на болоте ли дерут, кто в осень строить что собрался, хлев или баню, окна ли на зиму им утеплить. Или сенокосом ещё заняты, сено поставить вовремя дожди им затяжные помешали, ещё в валках накошенное сгнило, и не успели подобрать, надо теперь искать угодья, где можно заново скосить, не так-то просто, «разве что некось где, дурнину». Не катастрофа, но хлопот не оберёшься. И мы до октября, до снега «бились по кулижкам, чтобы хоть на копёшку где набрать». Случалось так, как лето-то ненастное.

В длинный, пологий «тягун» поднимаюсь. Не тороплюсь, и всё равно дыхание спирает. Не от усталости. Не от нехватки воздуха. А от его избытка. От красоты. От радости. Ну и – восторга.

На самый верх взошёл. Остановился. И поступаю так всегда. Тут «смотровая» – для меня – площадка. Как ни спешил бы я, какая бы погода ни была, не изменяю своему обычаю. Ну и сейчас вот.

Стадо коров пасётся на поляне, разномастных, вдоль её кромки, на границе с ельником. Не только взрослые, с телятами. В поход нацелились – к нашим зародам, чтобы рогами потрепать их: «есть не надо, им и травы хватает, напакостить бы только» – известно: «така уж вредная скотинка», хоть и «кормилица». Не к нашим лишь, но и к другим зародам и стогам, какие попадутся на пути, им тут раздолье. Свободные, без пастыря, сами себе «хозяева́», куда «переть, башку задрав», им не заказано. Чуть подкрепятся, и – вперёд! И задержи их. Один медведь в тайге им сторож – того боятся. Ну, понятно.

Вспомнил, хоть и гора эта не Балахнинская, а Култыцкая. Балахнинская выше и круче. И Балахнинскую отсюда видно. За Куртюмкой. Эта – на север, та – на запад от Ялани, откуда пришли сюда почти четыре сотни лет тому назад остяцкими тропами первопроходцы-казаки. Там тоже улица была когда-то, осталось только две избы – пустуют. Пал подкрадётся из тайги, или траву сухую рядом подожжёт кто – сгорят и эти. Или испилит кто-то на дрова, пока совсем не истлели. А в них когда-то люди жили и в остальных, которых нет уж и в помине, а их там дюжина стояла, то и больше. Со мной учился в одном классе друг детства Вовка Балахнин, с Балахниной он. Сейчас в Исленьске, шоферит. Кстати, давно его не видел.

А вспомнил вот что:

На угоре Балахнинском…
Уставилась. Как в точку.
Рогами туда – в тучи: подпирает.
Мудрая – и издали заметно.
Щипать перестала траву –
Пережёвывает.

Стихотворение. Данилы. Я бы не смог такое сочинить, не получилось бы, уверен. Но больше нравится мне у него другое.

«На столбе сидит ворона.
Под столбом шагаю я.
На меня корова смотрит.
У коровы вверх рога.
Над рогами солнце встало.
Это значит – день начался.
А когда – тогда уж ночь.

Или такое:

Бежит собака,
Я – за нею.
Кошка за забор упала.
То ли так, а то ли – знает.

Почти что хокку – на яланский лад. Всё тут у нас – на яланский.