Пламя, или Посещение одиннадцатое

Стою любуюсь. Ялань в белёсой дымке. Топятся печи в селе спозаранок. Кому шаньги с творогом или картошкой, оладьи или «свой» хлеб испечь, не «магазинный», кому воду нагреть понадобилось «для управы», кому завтрак приготовить, а старикам, так и согреться, «не греет кровь» их. Над Яланью Камень возвышается – тот и вовсе в сизом мареве – как от дыма, так и от воспарений. Между Камнем и Яланью – Кемь живописная течёт, она отсюда не видна – сосновый бор её скрывает. Но воскурившийся над ней туман обозначил чётко все её излучины, изгибы – выдал. Хоть и оторвался он, легковесный, от не отпускавшей его всю ночь кемской воды, но так пока и не рассеялся: в тени крутых, высоких сопок – его ещё и солнцем не хватило. Час-полтора, и уж никто о нём не вспомнит – в облако превратится, улетит. Ну и счастливого пути. Если погода не изменится, вернётся к ночи. Вроде меня, обжился тут, возле Ялани, по руслам рек, ручьёв и по мочажинам. Ну и саму Ялань не избегает: даже домов не разглядишь – порою так её окутает.

И как подсунул кто:

«Ёжик в тумане» на память явился. Мультфильм.

Лето у нас – так это только на листках календаря, а климатически – как только пророк Илья «написает в воду», второго августа, который без дождя, а то и грозы проходит редко, сразу и осень наступает. Короткое оно у нас, лето, – июль. Обычно жаркий, медоносный. За редким исключением: иной раз и июнь оно захватит, лето, а то продлится аж до сентября – «народ балдеет: счастье выпало такое». Год году рознь, как скажут старики. И это мы уже отметили, мы – молодые. Имеем опыт, переняли.

Лес начинает расцветать. Тёмно-зелёный. Ну, этот «вечно» вид свой не меняет и не пытается, «зимой и летом одним цветом». Хвойный. Жёлтый, сиреневый и красный, разных оттенков. Лиственный и почему-то – чернолесье. Какой он «чёрный»? Этому малый срок в году покрасоваться выделен, в новом, «празнишном», наряде постоять, летний, обыденный, не в счёт, краски его угаснут к октябрю, и оголится, «багряный свой убор» уронит, увянет прежде. Самое буйство будет бабьим летом. Я здесь до той поры не доживу. И мне от этого печально.

Таню вдруг вспомнил…

А если честно-то – не забывал, память мою она никак не покидает, но я не против. На фоне леса вдруг лицо неповторимое возникло. Часто её такой фотографировал, в альбом с названием «Она и осень». Был и другой: «Она и лето». Ну и естественно: «…весна», «…зима». Да и так просто, не в альбом. Глаза зелёные (даже на чёрно-белом фото кажутся такими). Веснушки-точки на носу. И волосы – прядь, как только что сжатая овсяная солома, светлая, прядь – чуть темнее – как та же солома, но пережившая в ворохе на поле зиму, прелая. Знаю: не красила, такие от природы.

Ладно. Как бы там ни было, жизнь продолжается. Хотя… Но только не «ку-ку».

Может, случайно встретимся, когда назад поеду? Ох…

Вот и опять они, эти несбыточные грёзы. Какой-то Фет, какой-то Афанасий…

Зачем мне надо?.. В глаза бы только заглянул. Вдохнул бы запах. Губами бы волос её коснулся. А дальше что?..

И заболел бы ещё больше. Но не обсессией, да будь она неладна, а тоской смертельной, безысходной.

«Молчите, твари! И меня прикончит, по рукоять вогнав клинок, тоска…»

Нет уж.

Не сводит Бог теперь или судьба, оно, наверное, и лучше…

Но как смириться?

Кто подсказал бы, я не знаю.

Рябчики оперились, распятнались и собрались в большие табуны. По сотне курочек как минимум. Разлетаются, меня увидев и заслышав, во все стороны, знакомо фьюрикают, тут же и падают в траву, найди их. Ещё непуганые и нестреляные, стремглав и далеко, как пули, не уносятся, в густых зарослях черёмухи или в пихтачах не прячутся – знают, что не сезон ещё, что люди ходят в эту пору без ружья и не охотятся. Я и с ружьём бы шёл, стрелять не стал бы – жалко. Другой кто – пусть, только не я.

И наш покос уже, идти от дома километра полтора всего-то. Раньше здесь был горельник труднопроходимый, вдоль и поперёк заваленный колодником, заросший кипреем, пыльным пыреем, жгучей крапивой и колючим малинником. Мы с братом Николаем за неделю под покос его разделали, «чтобы на осень сено рядом с домом было». Начали с трёх копён, теперь тут ставим целых два зарода.

Все закоулки чисто выкошены – «опушены». Отава ровная, нигде ни хохолка, листом осиновым засыпана, мышкам-полёвкам есть где скрытно промышлять, и только шорох предал бы их подло, будь здесь лиса или собака, кошки досюда вряд ли добираются. Зароды – истые красавцы. Великаны. Иной раз в сумерки проходишь по покосу, в них видишь мамонтов, в зародах этих, очень похожи, – будто оттаяли и выбрели из вечной мерзлоты далёкого отсюда Путорана, пасутся тихо. Когда снежком прикроет их, тогда и вовсе. Вершины острые – как по линейке выложены, без бугорка и без единой ямки. Лбы неширокие, бока «обкатистые» – дождём, как бы ни лил до ноября, эти зароды не промочит. Опорами со всех сторон, с боков и лбов, обжаты и подпёрты – стройные. И без торчащих во все стороны «мочалок и будылин» – гладкие.

«На загляденье».