Пламя, или Посещение одиннадцатое

– Занято́й… Друг наш ответственный служака, семьянин заботливый, типичный подкаблучник. На службе зверь, а дома паинька, – говорит Маузер. Как Кот Чеширский улыбается: улыбку можно разглядеть, а самого его – непросто. Я лицом к солнцу, Маузер – спиной. Солнце пока, гляжу и щурюсь на него, над самой занавеской, за ней, вдали – над ельником замедлилось, но скоро скроется, начнёт смеркаться быстро – август. И эта муха…

И этот свет-то…

Как у Фолкнера. Чем он на самом деле отличается, к примеру, от июльского, сказать мне трудно, слов не хватит. Так же прохладно в это время, как и в Миссисипи, и, может, так же уже пахнет осенью. Допустим. «Словно доносится из глубины времён» – так он у Фолкнера сверкает. Там, в Миссисипи. Или в его Йокнапатофе. Ну а у нас: он и в июле так же может «доноситься», и в октябре. И в каждом месяце в Сибири.

И всё равно ловко придумал он, американец: «Свет в августе». Модерн.

Ну а у нас тут с Маузером:

Предвечерие.

Обычно.

Сидим пируем. В не по-летнему уже долгую ночь провожаем солнце и надеемся, что завтра утром, соревнуясь с Данилой Коланжем, добрым человеком и поэтом, из-за Камня оно вовремя покажется, пусть проиграв поэту несколько минут. Закат багряный – им любуемся. Наш свет не менее чудесный, удивительный и августовский, чем в том же штате Миссисипи. Сейчас и вовсе. За окном. Ялань – вокруг неё всё в мире вертится. Конечно.

– Ну, что типичный, я не знаю. Но то, что так оно случится, предположить, – говорю, – можно было. Ещё ж и Таньку надо знать.

– Ну да, при ней не забалуешь… Танька в семье начальник, он – в тюрьме.

– Пока по кадрам.

– Но всё равно начальник, пусть по кадрам. Майор по званию, по должности полковник. Он сам мне это говорил.

– Не за горами подполковник… А ты?

– Что я?

– Насчёт женитьбы…

– Пока свободный.

– И на примете нет?

– Да есть… но как-то так…

– Ну, как и я, как у меня… Фолкнера, – спрашиваю, – читал?

– Немец?

– Американец.

– Нет, – говорит. – А чё?

– Да так… А Чурускаеву не видел?

Молчит Маузер.

– Таню, – говорю.

Солнце спряталось за занавеской, мне от него не надо теперь прятаться, и вижу Маузера чётко. И его уши – не слепят.

Молчит. С лица чеширскую улыбку будто смыло. На меня, как через прицел, смотрит. И говорит:

– Еловый веник… Ты к чему?

– Да кайфу, думаю, получишь больше.

– Шутка… Хотя, не знаю, надо испытать… Давай-ка, друг любезный, выпьем.

– Да выпьем, выпьем. Но ты же, Маузер, не партизан?

– Нет, немец Маузер, не партизан.

– А не фашист?

– Ну, тоже скажешь. Ты же не Рыжий.

– Может, к тому же и советский офицер? – спрашиваю.

– Медик, – отвечает. – Лейтенант запаса.

– Ну, тогда что… такая тайна?

– Вместе с ней прилетели в Елисейск, – говорит Маузер как о чём-то заурядном.

А у меня температура тела будто резко подскочила. До сорока. Или пятидесяти градусов. И вжало в стул, словно меня к нему винтами туго-туго снизу притянули, – потяжелел так будто сразу.

– Она у матери, в Черкассах, – продолжает Маузер. – На выходные. Отца же нет… давно.

– Я знаю.

– В порту с ней встретились. Случайно.

– Здесь?

– Нет. Там ещё, в Исленьске.

– А чё ж ты раньше не сказал?

– А ты не спрашивал. Ну и узнал, что, легче тебе стало?

– Легче. И как она?

– Всё так же вроде.

– А дети есть?

– Да вроде нет… Из-за аборта.

– Я не при чём.

– Да знаю, знаю.

– А ты сказал ей, что я здесь?

– Нет, не сказал… Олег, наверное, не надо…

– А что не надо?

– Всё не надо…

– Всё-то, конечно, мне зачем…

– Ты меня понял…

– Ты о чём?

– Не притворяйся, друг Истома… Давай-ка выпьем.

– Наливай.

Налили. Выпили, конечно.

Пришли из бани, а по мне – из замка Чиллингем; чудом живым остался после «пыток». Теперь у них, у Гаузеров, в доме. Расположились на уютной кухне. Пьём самогонку. Не первый раз тут этим занимаемся. Привычно. И раньше было. В девятом и десятом классе. Но больше бражку пили, «сладенькую», не сивуху. Я только пробовал, «не увлекался». Это теперь – «по праздникам», «за встречу» или «расставание» да срочную и необходимую «поправку» головы. Надо совсем на нет сводить, до полной трезвости. Но не сегодня. Ну и, наверное, не завтра. Точно сказать могу – когда-нибудь.

Про экспедиции забыл… Но не об этом. Там – то промокнешь, то простынешь. То разболится зуб. А врача, в отличие от данного момента, и больницы рядом нет. Так вот – как действенное средство. Ведь помогает, что скрывать.

– Не моя, – держа в руке пузатенький графинчик, говорит Маузер. – А я и спирту, кстати, баночку литровую привёз, желаешь?

– Нет, не желаю. На флоте, в учебке ещё, как-то технический отведал – и стошнило. После во рту противный привкус долго ощущался, будто язык проткнул и мне его заклеили сырой резиной. Способ-то этот… как его?

– Вулканизация.

– Ага.

И не стошнило, а выломало, как сказал бы Серёга. Серёгу вспомнил. Как он там? Отбился от хазар или варягов? В тельняшке парень – отобьётся.

– Так это ж, друг мой, – медицинский! А не технарь. Вулканизация. Сравнил!

– К спирту душа пока не расположена. К любому. Не созрела. А эта чья?.. Сказал, что не твоя.

– Да дядька гонит помаленьку, – говорит Маузер. – Угощает. Радует племянника.

– Карл или Яша? – любопытствую.